– Агава, – подсказал из-за ширмы Додик.
– Мальчик читает энциклопедию, – пояснил Борисовский, словно извиняясь за бестактность сына.
– Больше там ничего нет интересного? – съязвила старушенция.
– Есть. Коррида. Бой быков. Могу рассказать, – накачивал себя Клямин.
– Садитесь за стол, – разрешила мадам Борисовская.
Это была семейная квартира, окутанная некой тайной. Попадая в такую квартиру, холостяки испытывают необъяснимое напряжение. Сердце тревожит чувство потери. При этом одни напускают на себя равнодушие, другие – цинизм. Но в какой-то миг в их глазах прорывается тоскливая зависть. Правда, в глазах тех, кто уже испытал все радости семейной жизни, такая зависть прорывается реже. Но Клямин был кадровым холостяком. И тем не менее в семейных домах он держался молодцом. Вот и сейчас… Клямин пил, закусывал, рассказывал о корриде. Для убедительности он выскакивал из-за стола и показывал, как шествуют матадоры и пикадоры, открывая парад квадрильи. Изображал ликование толпы и важного президента корриды… Когда он принялся изображать быка, Додик высунул из-за ширмы свое длинное лицо, делавшее его похожим на маленькую лошадку. Агатовые глаза его не скрывали изумления.
– Где плащ? Дайте мне красную тряпку! – требовал Клямин так громко, словно пытался перекричать сорокатысячную толпу на знаменитом стадионе в Мехико.
Мадам Борисовская предусмотрительно вцепилась сухими пальцами в скатерть.
– Артист! – говорила она, качая головой. – Это такой артист… Сема, ты сегодня можешь похоронить свою маму – я так не смеялась много лет.
Борисовский ходил за Кляминым и поднимал опрокинутые стулья. Он не знал, как себя держать: приходит сосед, пьет водку и ревет, как бык. Может, взять его за шиворот и выбросить ко всем чертям на площадку? В свое время Семен Борисовский один внес пианино на второй этаж. Но он был человек деликатный – химик, научный работник…
Клямин выдохся. Он плюхнулся в кресло, обвел семейство хмельным взглядом. Серый костюм измялся, на лацкане уже сидело жирное пятно, похожее на значок Осоавиахима, который носили когда-то на цепочке…
– Додик! – воскликнул Клямин. – Ты можешь ругаться матом? Или так всю жизнь и будешь страдать над скрипкой?
– Могу, – тихо признался Додик. Он органически не переносил вранья.
– Семен! Дайте мальчику водки, – воспрянул Клямин. Борисовский не знал, куда деть руки.
– Люди сидели спокойно. Смотрели передачу Райкина, – проговорила старушка тоном, в каком обычно вспоминают прекрасное прошлое. – Приходит буян, требует дать ребенку водки. Семен, или ты выбросишь нахала за дверь, или я за себя не ручаюсь. А ты знаешь свою маму… Жаль, нет Риты, она посмотрела бы на эти штуки с быками.
– Дайте Додику водки, – повторил Клямин и потянулся к столу за бутылкой. – Он настоящий парень. Я его познакомлю с такой девушкой… Додик, ты хочешь познакомиться с красивой девушкой?
Додик хотел, но молчал.
Борисовский мягко отобрал бутылку из рук соседа и спросил деликатно, чтобы не показаться грубияном:
– А кто эта девушка?
– Моя дочь! – крикнул Клямин и победно оглядел семейство.
Мадам Борисовская что-то произнесла на непонятном Клямину языке и добавила:
– Всю жизнь мы искали такого папу для нашей невестки.
– А что? – всерьез обиделся Клямин, прицеливаясь, во что бы запустить бутылкой.
Семен Борисовский точно определил его намерения. Он шагнул к Клямину, взял его за талию, прихватив руки, мягкие после изнурительной корриды, легко приподнял и вынес в прихожую. Мадам Борисовская распахнула дверь. Клямин почувствовал пинок в зад и очутился на площадке.
– Так мы расстанемся без «до свидания». – Мадам Борисовская хлопнула дверью и накинула на нее цепочку.
Клямин стоял в тишине. В вялом хмельном сознании просыпался стыд. Ему хотелось извиниться, и он принялся давить на кнопку звонка. Но дверь не открывали…
Перебирая руками по холодной стене, он приблизился к лестничному маршу и налег грудью на перила.
«Напился, болван, – корил себя Клямин. – Это ж надо. Стыдно-то как… Стыдно… Скорей бы добраться до квартиры…»
Ступеньки пропадали, прогибались или вдруг поднимались дыбом. Он почувствовал, что кто-то берет его под мышки. В кругах плавающего света он опознал длинное лицо Додика. Контуры его растекались, сливаясь с бурым тоном стены. Отдельно глаза, отдельно уши, нос.
– Я помогу вам. Обопритесь на меня, пожалуйста, – говорил Додик.
Так они добрались до площадки третьего этажа. К дверям квартиры Клямина был приставлен расписной деревянный поднос. Тот самый, с которым Клямин ввалился к старику Николаеву.
Клямин стукнул по нему ногой. Поднос загремел, точно лист фанеры.
– Все на меня обижаются, – хныкал Клямин. – Почему так, Додик? – Клямин шарил по карманам, разыскивая ключ. – Почему так, Додик?
– Просто вы немного выпили, – признался Додик. – Но это пройдет. Кто на вас обижается? Вы же сейчас
