зелеными яблочками. Увидев Гамилькара, Петр Николаич развел руками так, что бурка упала с узких плеч на пол, и сказал:
— Сами видите, господин Гамилькар, — глына дело! Я люблю слово «стояло». Где-то мы что-то нахомутали. Ваша птицеферма моей армии уже не понадобится. Скажите спасибо, что живым вырвались от моих бахчисарайских орлов. Мой вам совет: тикайте. И лучше приезжайте к нам через десять лет — неба в алмазах не обещаю, но тогда можно будет поговорить о ваших купидонах и о теплых морях для повой России. А сейчас Россия… Россия, что Россия? Россия сейчас полезна для цивилизованного мира исключительно как отрицательный «например», как плохой непослушный мальчик, драчун и хулиган, полезен для послушного хорошего мальчика: не делай так, не дружи с плохим мальчиком. Угощайтесь.
Петр Николаич выбрал и протянул Гамилькару самое большое яблочко и поинтересовался подробностями ареста в Бахчисарае, где африканец сидел в одной смертной камере с поэтом Максимильяном Волошиным.
— Хороший поэт, — похвалил Гамилькар и лишь из вежливости осторожно надкусил кислое яблочко.
— Не слышал о таком. Кто это — Maksimilian Volochin? — спросил Врангель у Boulat'a Chalvovitch'a (тот присутствовал при беседе).
— Есть такой, — подтвердил тот.
— Не из Демьянов ли Бедных? — спросил генерал Акимушкин (он тоже присутствовал) и недобро прищурился.
— Нет, нет! — поспешил защитить коллегу Булат Шалвович. — Наш поэт, наш, из гнилых либералов.
— В самом деле хороший поэт?
Булат Шалвович, хотя и недолюбливал Максимильяна Волошина, но из цеховой солидарности в знак одобрения показал большой палец и сказал:
— Его нужно выпустить, он не создан для тюрьмы.
— Опять поэтов почем зря хватают, — затосковал Врангель. — Хотя моих контрразведчиков можно понять — стихи в больших количествах вещь невыносимая, как сказал однажды один умный человек. Ладно, отпустите. — Он кивнул начальнику контрразведки.
— Там еще электрик был, — вдруг вспомнил Гамилькар и возжелал спасти электрика.
— Какой еще электрик? — спросил Врангель.
— Нет уже электрика, — с неудовольствием ответил начальник контрразведки, будто не от него зависело, быть тому электрику или не быть.
Впрочем, от генерала Акимушкина в самом деле мало зависела жизнь какого-то электрика, все решалось на местах — где Бахчисарай, а где Севастополь.
Так героически погиб электрик Валенса. Максимильяна же Волошина, как известно, белые освободили, и он до самой смерти не мог отмыться от грязных чекистских вопросов и подозрений — кто такой следователь Нуразбеков? Что за негр унес Бахчисарайский фонтан? По какому праву героический подпольщик Валенса погиб в белогвардейском застенке, а он, Максимильян Волошин, поэт Серебряного века, остался жив?
ГЛАВА 15. Взятка
Королевский Суд Великобритании, уставший от многовековой борьбы с коррупцией, считает, что взяткой не является лишь то, что за чужой счет съедено и выпито индивидуумом за 45 минут. На 46-й минуте индивидуум обязан платить за обед из собственного кармана.
Как вдруг опять открывается дверь, входит замерзший Скворцов в шубейке, топает ногами, отбивается от снега и начинает произносить слова:
— Здравствуйте, командир… Одолжите мне того… этого… Еще угля. Мне контору топить… надо.
— А где ж твой собственный уголь? — удивляется Гайдамака, откладывая «Архипелаг ГУЛАГ» в обложке «Железных канцлеров». — Ешь ты его, что ли?
— Нет… не ем.
— А что ты с ним делаешь?
— Топлю. Закончился… уголь. Зима у вас тут… холодная. А я вам чего-нибудь… достану. Как в прошлый раз.
— Стряхни снег с очков. Реголит нужен. Реголита еще достанешь?
— Надо будет спросить. С реголитом сейчас… трудно. Улетели… они.
— Кто улетел?
— Поставщики… реголита.
— Уплыли?
— Да. Уплыл… сухогруз.
— Жаль. А что еще можешь достать?
— А что вам нужно?…
— Все нужно.
— Могу достать… «Б-29».
— Это что? Клей?
— При чем тут клей?… «Б-29» — это не клей… Это американский… бомбардировщик. Времен Второй мировой… войны. «Летающая крепость»… Берите… не пожалеете. Один во всем мире… остался.
— А ты, значит, шутки шутить умеешь?! — очень удивился Гайдамака.
— Какие там… шутки! Настоящий бомбардировщик… времен…
— Второй мировой войны, — закончил Гайдамака. — Зачем мне «Летающая крепость»?
— Ну… план перевыполните. По металлолому…
— Перекуем «Б-29» на орала!.. Хватит с меня «Королевского Тигра». Что твои поставщики еще могут?
— Не знаю точно… Может быть, еще прилетят… Я спрошу… Они все могут…
— Прилетят или приплывут? Они откуда?
— Кто?…
— Конь в пальто!
— Они… и плавают… и летают.
— Вот и проси у них уголь, если они все могут. У меня тут не шахта.
— Не могут… они… уголь, — вздохнул Скворцов. — Плохо у них там… с углем. И с дровами… С топливом у них… плохо.
— Ладно, черт с тобой, бери три тонны угля. А про американский бомбардировщик забудь и больше так не шути. «Летающая крепость»!.. КГБ сейчас совсем одурело, шуток не понимает.
— Больше не буду… шутить! — обрадовался Скворцов и пошел к двери, кутаясь в шубейку. Потом вернулся и попросил самосвал.
Дал ему Гайдамака самосвал с Андрюхой. Скворцов опять пошел, опять вернулся, попросил в придачу грузчиков. Дал ему Гайдамака Семэна с Мыколой, которые после танкового сражения прижились на хоздворе дорожного отдела, как беспризорные собаки, и чувствовали себя людьми. Крутился Скворцов с этим углем весь день, облизывался на тот уголь, как кот на рыбу. А Гайдамака, грешным делом, решил, что на этот раз ему взамен угля ничего не перепадет — ни шила, ни мыла, ни кота в мешке.
«Ну и хрен с ним, с углем… Три рубля за тонну, — думал Гайдамака. — Советские шахтеры еще добудут».
Так и есть: явился Скворцов в последний день февраля — а именно 29 февраля високосного года — ну и денек! — и доложил, честная душа, что поставщики исчезли с концами и реголита не будет. И «летающих крепостей» не будет. Вообще ничего не будет. Он, Скворцов, ночами не спит, па Луну смотрит, все думает, как Гайдамаке долг вернуть.
— И что надумал?
