стояла в углублении окна, я подошел к ней и тихо сказал:
— Прощайте, милая, милая Наталия.
— Милый, дорогой друг, прощайте, — ответила она так же тихо, и мы подали друг другу руки.
Через мгновение я простился и с остальными, которые, зная, что я уезжаю, собрались в общей гостиной. Я пожал руки Ойстаху и Роланду и расцеловался с Густавом: эта более теплая форма приветствия и прощания вошла у нас с ним в привычку уже довольно давно, и сегодня она оказалась для меня особенно важной.
Затем я сошел с лестницы и сел в коляску.
Лошади Матильды доставили меня на ближайшую почту. Оттуда я отправил их назад и поехал в сторону Карграта на других. Я не давал себе передышки. Прибыв на место, я объявил своим людям, что возникшие обстоятельства не позволяют продолжать нынешние работы. Я уволил их, вручив им, однако, такое вознаграждение, какое они получили бы, если бы служили мне весь условленный срок. Они были этим довольны. Егерь, научивший меня игре на цитре, уехал еще до моего приезда. Куда он направился, никто не имел понятия. Важнейшим для меня делом на моем рабочем месте было уладить отношения с рабочими. Перед своим отъездом в Асперхоф я сказал, что скоро вернусь, дал им задание на время моего отсутствия и посулил новую работу после моего возвращения. Теперь пришлось это изменить. Затем я оставил в Карграте свои вещи в надежном месте и тотчас уехал снова. Я не отпускал лошадей, взятых в Карграт в последнем большом селении, и уехал теперь на них. На первой же станции я потребовал особых для себя, почтовых, и направился к родителям.
Мое неожиданное прибытие вызвало чуть ли не удивление. Все произошло так стремительно, что письмо, которым я извещал родителей о своем скором приезде, не могло, вероятно, прийти к ним раньше, чем я сам. Поэтому они не понимали, почему я без предварительного оповещения приехал летом, а не, как предполагалось, осенью. В ответ на их вопрос я сказал, что есть причина для моего неожиданного возвращения и причина отнюдь не неприятная, что выехал я так поспешно от нетерпения и не мог известить о своем приезде заранее. Они успокоились и, по своему обыкновению, не стали выспрашивать у меня мою причину.
На следующее утро, прежде чем отец отправился в город, я пошел к нему в библиотеку и сказал ему, что давно уже питаю симпатию к Наталии, дочери приятельницы моего гостеприимца, что я скрывал это влечение и намеревался, если оно будет безнадежно, подавить его, никому не проронив об этом ни слова. Но вот оказалось, что и Наталия не считала меня недостойным своего участия, я ничего об этом не знал, пока случай — мы говорили о других, очень далеких вещах — не обнаружил нашего обоим неведомого взаиморасположения. И мы заключили договор, что будем хранить до конца своих дней и никому больше не подарим это влечение. Наталия пожелала, и я всей душой с нею согласен, сообщить о случившемся нашим близким, чтобы радоваться своему счастью с их изволения или, если одна из сторон откажет нам в нем, по- прежнему беречь эту привязанность, но личное друг с другом общение прекратить. Поскольку у близких Наталии нет возражений, я приехал сказать об этом родителям, говорю сначала ему, а позже сообщу матери.
— Сын мой, — отвечал он, — ты совершеннолетний, ты вправе заключать договоры и заключил сейчас очень важный. Хорошо зная тебя и узнав тебя с некоторых пор значительно лучше, я не сомневаюсь, что ты выбрал предмет, который, хотя и ему, разумеется, как всем людям, свойственны недостатки, обладает высокими достоинствами. Вероятно, он обладает ими в большей мере, чем большинство нынешних людей. В этом мнении утверждают меня и еще некоторые обстоятельства. Ваше влечение возникло не вдруг, а исподволь, ты хотел преодолеть это чувство, ты ничего не говорил, ты мало рассказывал нам о Наталии, стало быть, не какое-то опрометчивое, порывистое желание движет тобою, а основанное на уважении влечение. С Наталией дело обстоит, вероятно, так же, потому что, как ты сказал, ответное влечение было у нее еще до того, как ты услышал о нем. Далее, у твоего гостеприимца твое развитие так продвинулось, ты узнал от него столько замечательных мелочей, что он, видимо, отличается большой добротой и образованностью, которые распространяются на его окружение. У меня возражений нет.
Хотя я полагал, что отец не станет чинить препятствий заключенному мною союзу, во время этого разговора я был в стеснении и напряжении, и вид отца тоже выдавал глубокую его взволнованность. Теперь, когда он все сказал, сердце мое наполнилось радостью, которая, должно быть, и выразилась в моих глазах и у меня на лице. Отец ласково посмотрел на меня и сказал:
— С матерью тебе будет не так легко говорить об этом предмете, я заменю тебя и расскажу ей о заключенном тобою союзе, чтобы избавить тебя от долгих речей. Пусть пройдет утро, после обеда я приглашу мать в эту комнату, а потом и Клотильда узнает при случае о твоем шаге.
Мы покинули библиотеку. Отец, как каждое утро, стал собираться в город, в свою контору. Собравшись, он попрощался с матерью и ушел. Предполуденные часы протекали так, как обычно проходит время после моего приезда. Не спросив меня о причине моего неожиданного возвращения, мать и Клотильда занялись своими делами. Когда прошел обед, отец отвел мать в библиотеку и пробыл там с нею некоторое время. Когда он вышел оттуда ко мне и Клотильде, мать ласково посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Они снова сели к нам, и мы еще немного посидели за столом.
Поднявшись, мы пошли в сад, которого я уже долгие годы летом не видел. Разбросанные там и сям розы не были похожи на розы моего гостеприимца, но штерненхофским не уступали. Сад, который всегда был мне в детстве так мил и приятен, показался мне сейчас маленьким и неказистым, хотя его цветы, как раз в это время еще цветшие, его фруктовые деревья, его овощи, виноградные лозы и персиковые решетки были отнюдь не худшими в городе. Видна была только разница между городским садом и садом в богатом поместье. Мне показали все, что считали важным, и обратили мое внимание на все изменения. Все радовались, что я хоть раз появился здесь в начале жаркого времени года, ведь обычно я приезжал лишь к холодам, когда падали листья и сад терял свой убор. Под вечер отец снова ушел в город. Мы остались в саду. В минуту, когда сестра была занята подвязыванием лозы, а я наедине с матерью стоял у мраморного фонтана с вороньим глазом, где струилась дивная, светлая вода, мать сказала:
— Желаю, чтобы счастье и благословение неба сопровождали тебя на том очень важном пути, на который ты встал, сын мой. Хотя ты выбирал и осмотрительно, хотя все условия для удачи и налицо, шаг этот остается серьезным и важным. Еще предстоит сойтись и сжиться друг с другом.
— Дай нам Бог, чтобы было так, как мы того осмеливаемся ожидать, — отвечал я, — я и не хотел составлять себе счастье, не спросив родителей и без того, чтобы их желание совпадало с моим. Сначала нужно было увериться во взаимности влечений. Когда это выяснилось, следовало узнать мнение близких и испросить у них разрешения, и потому-то я здесь.
— Отец говорит, — ответила она, — что все идет правильно, что дорога выровняется и что те вещи, которые в каждом союзе, а значит, и в этом поначалу не ладятся, сгладятся в данном случае скорее, чем во всяком другом. Но даже если бы он этого не сказал, я все равно знала бы это. Ты находился среди превосходных людей, но ты и так не сделал бы недостойного выбора, а если ты сделал выбор, значит, твоя душа добра и вскоре сольется с сердцем женщины, а твоя жизнь станет и ее жизнью. Не всем, не многим союзам этого рода суждено счастье. Я знаю большую часть города, да и достаточно насмотрелась на жизнь. Ты видел, в сущности, только наш брак. Пусть же и твой будет таким же счастливым, как мой с твоим достопочтенным отцом.
Я не ответил, мои глаза увлажнились.
— Клотильде будет теперь одиноко, — продолжала мать, — у нее нет других привязанностей, кроме нашего дома, кроме отца, матери и тебя.
— Матушка, — отвечал я, — когда ты увидишь Наталию, когда узнаешь, как она проста и справедлива, как устремлены ее помыслы к предметам возвышенным и значительным, как она естественна со всеми нами и насколько она лучше, чем я, ты будешь говорить уже не об одиночестве, а о союзе: у Клотильды станет одной привязанностью больше, чем теперь, и у тебя с отцом тоже. Но и Матильда, мой гостеприимец и весь круг этих людей тоже сблизятся с вами, и вы сблизитесь с ними, и то, что до сих пор было разделено, соединится.
— Я так это и представляла себе, сын мой, — ответила мать, — и думаю, что так оно и будет, но Клотильде придется изменить характер своей привязанности к тебе, и пусть бы все это прошло
