— Благодарю тебя, Густав, прощай и приезжай поскорее в Штерненхоф.
— Прощай, Матильда, — сказал мой гостеприимец. Эти старые люди снова расцеловались, как в день приезда Матильды.
— Прощай, Наталия, — сказал он затем девушке.
Та только тихо ответила.
— Спасибо за всю вашу доброту.
Матильда сказала мальчику:
— Будь послушен и бери пример со своего приемного отца.
Мальчик поцеловал ей руку.
Затем, повернувшись ко мне, она сказала:
— Спасибо за приятные часы, которые вы посвятили нам в этом доме. Хозяин, вероятно, уже благодарил вас за ваш приезд. Оставайтесь по-прежнему добры к моему мальчику и не тяготитесь его привязанностью к вам. Если позволят ваши прекрасные научные занятия, будьте среди тех из этого дома, кто навестит Штерненхоф. Вы окажетесь там очень желанным гостем.
— Могу ответить лишь благодарностью за всю доброту, с какой отнеслись ко мне вы и хозяин этого дома, — сказал я. — Если Густав испытывает некоторую приязнь ко мне, то причиной тому, наверное, его доброе сердце, и если вы не откажете мне, я непременно буду среди гостей Штерненхофа.
Я чувствовал, что надо бы попрощаться и с Наталией, но не в силах был вымолвить ни слова и только молча поклонился. Она ответила на этот поклон тоже молча.
Затем мы покинули дом и вышли на песчаную площадку. Гнедые с каретой уже стояли перед оградой. Прислуга была уже в сборе. Были здесь Ойстах со своими работниками, садовник со своими людьми и женой, и управляющий с главным скотником тоже пришли с хутора.
— Большое спасибо вам, дорогие, — сказала Матильда. — Спасибо за вашу любезность и доброту, служите своему хозяину верой и правдой. Ты, Катарина, присматривай за ним и за Густавом, чтобы с ними не случилось никаких неприятностей.
— Знаю, знаю, — продолжала она, увидев, что Катарина хочет что-то сказать, — ты делаешь все, что в твоих силах и даже больше того. Но так уж устроен человек, что он просит об исполнении своих желаний, хотя и знает, что они и так будут исполнены и даже уже исполнены.
— Счастливо вам доехать до дома, — сказала Катарина, целуя Матильде руку и вытирая глаза краем передника.
Все подошли прощаться. У Матильды для каждого нашлось приятное слово. Откланивались и Наталии, которая тоже любезно благодарила.
— Ойстах, не забывайте Штерненхофа, — сказала Матильда, повернувшись к нему, — навестите нас вместе с другими. Я не хочу сказать, что вы можете оказаться там нужны и по делу. Приезжайте ради нас.
— Приеду, высокочтимая госпожа, — отвечал Ойстах.
Еще несколько слов она сказала садовнику и его жене и управляющему хутором, после чего все немного отступили назад.
— Будь благополучен, дитя мое, — сказала она Густаву, перекрестив ему лоб большим и указательным пальцами и поцеловав его в лоб же. По его большим черным глазам, в которых стояли слезы, я видел, что он готов был броситься ей на шею. Удерживала его от этого, вероятно, составлявшая часть его натуры стыдливость.
— Оставайся такой же милой, Наталия, — сказал мой гостеприимец.
Девушка поцеловала бы протянутую ей руку, если бы он это позволил.
— Еще раз спасибо тебе, дорогой Густав, — сказала Матильда моему гостеприимцу. Она хотела сказать еще что-то, но из ее глаз хлынули слезы. Она взяла белый тонкий платок и прижала его к заплаканному лицу.
Глаза моего гостеприимца сохраняли спокойное выражение, но из них тоже полились слезы.
— Счастливого пути, Матильда, — сказал он наконец, — и если во время твоего пребывания здесь чего-то недоставало, спиши с нас этот долг.
Она отняла платок от глаз, еще полных слез, показала на Густава и сказала:
— Вот мой самый большой долг, долг, который я, наверное, никогда не смогу погасить.
— Он и не рассчитан на погашение, — возразил мой гостеприимец. — Не говори об этом, Матильда. Если делается что-то хорошее, то делается это от души.
Они еще несколько мгновений подержали друг друга за руки, и утренний ветерок бросил к их ногам несколько лепестков отцветших роз.
После долгих дождей день выдался очень ясный, не слишком теплый. Верх кареты был откинут. Вуаль с той же шляпы, которая была на ней в день приезда, Матильда опустила на лицо. А Наталия свою вуаль подняла и подставила глаза утреннему ветерку. Когда и Арабелла села в карету, лошади тронули, колеса оставили борозды в песке, и карета покатилась вниз к большой дороге.
Мы вернулись в дом.
Все разошлись по своим комнатам и занялись своими делами.
Побыв некоторое время у себя, я вышел в сад. Я пошел к цветам, которые во множестве еще цвели, несмотря на то, что их время уже миновало, прошел к овощам, к карликовым плодовым деревьям и, наконец, поднялся к высокой вишне. Оттуда я направился в теплицу. Там я застал садовника, который трудился над своими растениями. Увидев меня, он пошел мне навстречу и сказал:
— Хорошо, что я могу поговорить с вами наедине. Вы его видели?
— Кого? — спросил я.
— Ну, вы же были в Ингхофе, — отвечал он, — значит, вы, наверное, взглянули на cereus peruvianus.
— Нет, не посмотрел, — сказал я, вспоминая разговор, в котором он рассказал мне, что в Ингхофе есть очень большое растение этого рода, — я забыл о нем.
— Ну, если вы забыли, то уж хозяин-то взглянул на него.
— По-моему, когда мы были в теплице, никто не обращал нашего внимания на это растение, — возразил я. — Ведь если бы кто-то другой подошел к этому цветку особо, я, конечно, заметил бы это и тоже посмотрел на него.
— Очень странно, очень любопытно, — сказал он. — Если вы забыли посмотреть cereus peruvianus, то вам надо как-нибудь сходить туда со мною. Это не займет у нас и двух часов, а дорога туда приятная. Такое не так-то легко увидеть еще где-либо. Они никогда не доводят его до цветения. Будь он у меня здесь, он вскоре расцвел и забелел бы, как мои волосы, нет, конечно, гораздо белее. Наши еще слишком малы, чтобы цвести.
Я сказал ему, что как-нибудь схожу с ним в Ингхоф и даже, если это не будет неприлично и не встретит слишком больших препятствий, постараюсь посодействовать тому, чтобы ему досталось это растение.
Он очень обрадовался и сказал, что препятствия отнюдь не велики, на cereus там не обращают внимания, иначе его бы показали гостям, а хозяин, может быть, просто не хочет одалживаться у соседа. Но если я замолвлю словечко, cereus, конечно, окажется здесь.
Как, однако, люди носятся со своими заботами, подумал я, и как они вовлекают в них весь остальной мир. Этот человек занимается своими растениями и думает, что все на свете должны дарить им свое внимание, а у меня в голове совсем другие мысли, а у моего гостеприимца свои устремления, а Густав занят своим образованием. Но в одном сообщение садовника пошло мне на пользу: оно немного отвлекло меня от уныния и тоски, показав мне, насколько они неосновательны и не вправе считать себя чем-то единственным и самым важным на свете.
Я задержался в теплице, и садовник многое показал мне и объяснил. Затем я вернулся к себе и сел за работу.
Мы встречались за обедом, совершали прогулки во второй половине дня и вели обычные разговоры.
Время в доме роз потекло после отъезда женщин снова так же, как текло оно до их приезда.
Я почти исчерпал досуг, который урвал от своих трудов в горах для пребывания в доме моего
