Я и не глядел на нее.
Но постепенно снова показались милые глазу поля, рощицы и лужки вперемежку, я увидел разбросанные кругом хутора, там и сям поблескивавшие вдали белые башни церквей и дорогу, тянувшуюся светлой полоской сквозь зелень. Замыкалось все это высокогорьем, так отчетливо, что в нижней его части видны были изгибы долин, а в верхней — очертания гребней и плоскостей и поляны снега. Очень высоки и хороши были стоявшие внизу у холма клены, поэтому, наверное, они и во время прежних поездок привлекали к себе мое внимание. От них тянулись ряды ольхи, отмечавшие русла ручьев.
Дом был, по-видимому, обширен, ибо стена, где находились мои окна и которую я мог, высунувшись, оглядеть, была весьма велика. Гладкая, с выступающими каменными карнизами, она была серовато-белого цвета, в который ее покрасили явно в новейшее время.
За домом, по-видимому, был сад или рощица, потому что я слышал пение птиц. Порой мне казалось также, что я слышу, как журчит фонтан во дворе.
День был ясный.
Теперь я ждал, что последует.
Слуга позвал меня завтракать. Завтрак подавался в такое же время, как в доме роз. Когда я вошел в столовую, Матильда сказала мне, что это очень мило с моей стороны, что я приехал с ее друзьями и ее сыном в Штерненхоф, она постарается, чтобы мне здесь понравилось, в чем ей должен помочь ее друг, сделавший Асперхоф таким привлекательным для меня.
Я отвечал, что очень радовался предстоящей поездке в Штерненхоф и рад, что нахожусь здесь. Особого внимания мне вовсе не требуется, я прошу только, чтобы ко мне были снисходительны, если я сделаю что-то не так.
За мной вошел Ойстах. Матильда приветствовала и его.
Густав, который уже был здесь, сел рядом со мной.
Дамы были красивы, домовиты, но одеты менее просто, чем в доме роз. Впервые мой гостеприимец был в другом платье, совсем не в том, что в имении или во время поездки в Ингхейм. Он был в черном фраке более просторного, чем обычно, покроя и даже держал в руке легкую бобровую шапку.
После завтрака Матильда сказала, что хочет показать мне свое жилье. Остальные пошли с нами. Из столовой мы вышли в вестибюль. В конце его были открыты две двустворчатые двери, и я заглянул в анфиладу комнат, растянувшуюся, должно быть, на всю длину дома. Когда мы вошли туда, я увидел, что в комнатах все очень чисто, красиво и сообразно. Двери были открыты, так что все комнаты просматривались насквозь. Мебель была хорошо подобрана, стены были украшены многочисленными картинами, видны были стеклянные шкафы с книгами и музыкальные инструменты, а на полках, размещенных самым удачным образом, стояли цветы. В окна заглядывали ближайшие окрестности и дальние горы.
Оказалось, что эти комнаты — прекрасный променад под крышей и между стенами. Можно было шагать вдоль них в окружении приятных предметов, не замечая ни холода, ни неистовств ненастья или зимы и в то же время видя поля, леса и горы. Даже летом было удовольствием побродить здесь при открытых окнах — и на вольном воздухе, и среди предметов искусства. Поскольку я глядел больше на частности, особенно бросилась мне в глаза мебель. Она была новая и сделана по прекрасному замыслу. Все предметы так подходили к своим местам, словно они не прибыли сюда откуда-то, а возникли одновременно с этими комнатами. В мебели смешалось множество пород дерева, это я понял очень скоро, здесь были породы, которые обычно не идут на мебель, но они, казалось мне, так уживались друг с другом, как уживаются в природе очень разные существа.
Я сказал что-то по этому поводу своему гостеприимцу, и он ответствовал:
— Однажды вы спросили меня, есть ли в моем доме предметы, изготовленные в нашей столярной мастерской, и я ответил, что ничего выдающегося в нем нет, но кое-что собрано в другом месте, куда я вас, коли вы охотник до таких вещей, провожу. Эти комнаты и есть то другое место, и вы видите новую мебель, сделанную в нашей столярной мастерской.
— Но она на диво подходит сюда своим разнообразием и своими формами, — сказал я.
— Когда мы задумали постепенно обставить комнаты Матильды новой мебелью, — отвечал он, — мы сделали планы всей этой анфилады в горизонтальной и вертикальной проекциях, наметили цвета стен в отдельных комнатах и сразу внесли эти цвета в чертежи. Затем стали определять размеры, форму, цвет, а тем самым и сорта дерева отдельных предметов. Изготовили цветные чертежи мебели и сравнили их с чертежами комнат. Формы предметов были, как я вам когда-то сказал, переняты у старины, но мы не просто подражали старине, а делали самостоятельные предметы для нынешнего времени со следами учения у прошедших времен. К такому взгляду мы пришли постепенно, видя, что новая мебель некрасива, а старая в новых комнатах неуютна. Когда после множества проб, чертежей и набросков вещи наконец были готовы, мы сами удивились, до чего они хороши. В искусстве, если по поводу такой мелочи можно говорить об искусстве, скачки так же невозможны, как и в природе. Кто вздумал бы вдруг изобрести что-то новое, ни частями, ни построением не похожее ни на что прежнее, тот был бы так же глуп, как если бы он потребовал, чтобы из существующих животных и растений вдруг возникли какие-то новые, доселе неведомые. Только в природе постепенность всегда чиста и мудра, а в искусстве, отданном человеку на произвол, получается то несообразность, то застой, то отход назад. Что касается древесины, то в дело пошли почти все прекрасные доски, вырезанные из наростов ольхи, что растет на нашем топком лугу. Но мы старались собрать древесину со всей нашей местности и постепенно набрали больше, чем думали поначалу. Тут и белоснежный гладкий клен, и кольчатый, и доски из наростов темного клена — все это с Алицкой земли, — затем береза со склонов и утесов Алица, можжевельник с сухой, неровной пустоши, ясень, рябина, тис, вяз, даже свилеватая ель, лещина, жостер, терн и многие другие кустарники, соревнующиеся в прочности и нежности, затем из наших садов орех, слива, персиковое дерево, груша, роза. Ойстах зарисовал в цвете все доски и сопоставил эти рисунки, он может показать вам их как-нибудь в Асперхофе и назвать еще много пород, которых я сейчас не упомянул. Да и в коллекции древесины они тоже, конечно, есть.
Я присмотрелся к мебели. Ольховые доски, о которых мой гостеприимец сказал в прошлом году, что они пошли в дело в каком-то другом месте, были действительно необыкновенны, яркие, величественно огромные, да и все другое дерево было так нежно, так прекрасно в своих сочетаниях, что просто не верилось, что это растет в наших лесах. И формы мебели — легкие, тонкие, обтекаемые, совсем другие, чем в нынешних изделиях, и все же они были новы и подходили к нынешнему времени. Я понял, какая ценность заключена в рисунках Ойстаха. Я подумал о своем отце, большом охотнике до таких вещей. Побывать бы ему здесь, увидеть бы это. Я словно обрел какое-то новое знание. Я отважился взглянуть на Наталию, но быстро отвел взгляд. Она стояла в такой задумчивости, что, кажется, покраснела, когда я взглянул на нее.
Матильда сказала Ойстаху:
— С ходом времени, без какого-либо нарочитого вмешательства, многое здесь стало другим и не так красиво, как вначале. Как-нибудь, если у вас будет время и вы захотите приехать сюда, мы все осмотрим, и вы увидите недочеты и укажете средства их устранения.
Мы двинулись дальше. Открыв дверь, мы вошли в комнаты, расположенные на другой стороне дома. Пройденные выходили на юг, а эти на запад. Здесь были большой зал и два боковых покоя. Если прежние комнаты были милы и уютны, то эти оказались поистине великолепны. Зал был вымощен мрамором, в комнатах были старинные стенные панели, старинные занавески на окнах и старинная мебель, пол зала был выложен по рисунку прекраснейшими, редчайшими и многочисленными сортами нашего мрамора и так вылощен, что все отражал. Это был очень строгий и очень яркий ковер. Здесь тоже нам пришлось надеть войлочные башмаки. На этом зеркальном полу стояли прекрасные, хорошо сохранившиеся старинные лари и другие предметы. Здесь была собрана самая крупная мебель. В двух прилегающих покоях, на ярком и красочном паркете, словно на деревянном ковре, стояли предметы поменьше, более хрупкие и изящные. Хотя старинная мебель и не была красивее, чем у моего гостеприимца — красивее, по-моему, и не бывает, — однако здесь в ней была такая согласованность, словно те, кто когда-то поставил здесь эти предметы, могли вот-вот войти в дверь в своих старинных нарядах. Я проникся ощущением чего-то значительного.
— Мраморы, — сказал мой гостеприимец, — были добыты в разных местах, их обтесали, вылощили и выложили по старинному рисунку многих церковных окон.
— Но поразительно, как вы подобрали мебель: она кажется единым целым, — сказал я.
