постигла ее мать. Но, доктор, пора нам присоединиться к тем, кто ожидает нас внизу. Они уже знают, что вы здесь, уделите же им немного времени, ведь вы, как человек занятой, всегда опаздываете на такие сборища.
— Еще минуточку, полковник! — сказал я. — Вы, конечно, знаете, что я всегда почитал и любил вас. Но вы все больше и больше одариваете меня своим расположением, какого я отнюдь не заслужил. Позвольте же выразить вам мою величайшую благодарность и сказать, что с тех пор как вы здесь, я чувствую, что вновь обрел отца и что моему одиночеству пришел конец.
— И чувство не обманывает вас, я и есть ваш отец, — отвечал он, — а в будущем стану им еще в большей море. А теперь давайте спустимся, нас ждут, как бы они не сочли за обиду, что именно мы двое не оказываем чести их празднеству.
Это соображение заставило нас повернуться и начать спуск по тропе, вьющейся меж камней и серых утесов. Здесь, наверху, до нас едва-едва долетало царившее внизу радостное оживление. Слышались только приглушенные выстрелы, а если из лесочка и доносились отдельные выкрики, то, увлеченные беседой, мы не замечали их. Но по мере того как мы спускались вниз, к нам все больше приближался праздничный шум, хлопанье выстрелов, рев лесных рогов, перекличка мальчиков и девочек, а также однозвучный ропот многих голосов, перебрасывающихся приветствиями и шутками. Спустившись ниже, мы уже другой дорогой — не той, которой я поднялся, — подошли к деревянной хижине, к павильону и тому месту, где собралось особенно много народу.
Снова замелькали перед нами прогуливающиеся компании и играющие дети. На зеленой лужайке под деревьями стоял ларек, где торговали пряниками, а неподалеку от него устроился Йози-разносчик, разложивший вокруг себя свои товары. Он, разумеется, выставил здесь все то, что соответствовало нынешнему праздничному дню. Мы с ним были особенно близко знакомы, так как, блуждая по округе, часто встречались в пути, и я подошел к нему первому, чтобы обменяться несколькими словами. Полковник занялся детьми и щедро раздавал гостинцы, которыми были набиты его карманы.
А вот и павильон. Это было не закрытое со всех сторон помещение: просто над большим столом, за которым сидели самые почтенные жители округи, был в защиту от солнечных лучей натянут парусиновый навес, прикрепленный к древесным сучьям; и все же то был как бы отгороженный со всех сторон зал для избранной публики, так как здесь собрались в кружок самые густые и красивые сосны и березы. Когда мы ступили в проход, ведущий к столу, на меня с верхнего конца глянула пара нежных глаз, — о боже! — я мгновенно их узнал, то были глаза Маргариты, они излучали тот ясный и кроткий свет, который некогда был моей радостью и восторгом. Мы обошли по очереди сидящих за столом, чтобы я мог поздороваться с каждым в особицу, и направились к тем двум стульям по обе стороны от Маргариты, которые были для нас составлены. Подойдя к ней, я сказал:
— С приездом, Маргарита! Короткая отлучка помешала мне явиться с этим поздравлением к вам в Дубки. Ваш батюшка всего лишь несколько минут назад сообщил мне, что вы на Штейнбюгеле. Примите же мое горячее поздравление!
Она привстала и сняла перчатку, чтобы протянуть мне руку. Щеки ее зарделись, и я почувствовал, как дрожит ее рука.
— Рада вас видеть, — ответила она. — Я уже три дня как здесь, мы заходили к вам нынче утром, чтобы лично (Сообщить о моем приезде. Нам сказали, что вы уехали задолго до нашего прихода. Я тоже очень, очень рада вас видеть.
Сказав это, она снова села и натянула перчатку. Дома руки у нее всегда были открыты, как и на прогулках, когда она сопровождала нас с полковником и мы собирали камни и цветы, однако в торжественных случаях полковник считал необходимым, чтобы она отдавала должное своему положению и оказывала почтение присутствующим. Сам он тоже облачился в свой красивый сюртук темного бархата. Он сел по правую руку от Маргариты, а для меня был оставлен стул слева от нее. Я слегка отодвинулся, чтобы случайно не коснуться ее платья.
Я так растерялся, что не знал, о чем говорить.
Среди присутствующих многие были мне знакомы. Рядом с полковником сидел местный купец с дочерьми; были здесь и жители Тунберга, а также пирлингчане и пирлингчанки; престарелый зиллерауский священник сидел рядом со своим пирлингским собратом; присутствовали также жены и дочери местных советников, сами же мужья и отцы еще задерживались в тире. Представлены были и почтенные сельские хозяева, такие, как Эрлер с дочерьми, кузен Мартин, ротбергский трактирщик с дочерью Йозефой, а также кое-кто из Хальслюнга, Айдуна и других окольных мест. Я знал здесь чуть ли не каждого. Когда я уселся, они приветствовали меня, а кое-кто упрекнул меня за опоздание. Я пояснил, что не распоряжаюсь своим временем, так как дела мои зависят от случая; свободен я лишь тогда, когда все их переделаю и они дадут мне передышку.
Верхняя трактирщица поднесла мне красивый графинчик из чистого хрусталя и такой же именной стаканчик, из которого пить дозволялось только мне, когда я наезжал в Пирлинг.
— Вы, сударь, верны себе, — сказала она с укором, — Опять вы опоздали к нашему застолью. Вино это подносит вам стрелковое общество, и это, заметьте, лучшее вино, какое можно достать в наших краях. Оно из погреба моего мужа, мастера стрелковых состязаний, мы держим его на льду, разлитым в бутылки, надеюсь, вы найдете его достаточно холодным. Кушанья, что вам подадут, — из кухни нашего Бернштейнера, которому принадлежит штейнбюгельский погреб. Это у него нынче состоится стрелковый бал. Кушанья вам тоже подносит стрелковое общество.
Не успела она кончить, как ко мне подошла дочь старика Бернштейнера с двумя служанками, несущими на подносах сдобу, а также холодные закуски и красиво уложенные фрукты.
Я поблагодарил за угощение и обещал воздать ему должное. На столе вокруг были расставлены тарелки с остатками тех же яств. Мужчины пили вино, девушки кушали фрукты и сладкую сдобу, а перед пожилыми матронами кое-где стоял бокал сладкого вина.
Полковник беседовал с купцом и лесничим, который только что вернулся из тира и остановился с ним потолковать. Они обсуждали события, волновавшие в то время умы и отчасти затрагивавшие и паши места. Я обменялся несколькими словами с зиллерауским священником, а также с ближайшими соседями. Меня расспрашивали о самочувствии некоторых больных, есть ли надежда на их выздоровление, и мне было приятно отвечать, что среди моих пациентов нет сейчас ни одного тяжелобольного, и что те, кто еще прикован к одру болезни, вскорости станут па ноги.
Девушки и женщины красовались в праздничных нарядах, иные же и вовсе разоделись, как на бал. У кое — кого на корсажах и лифах сверкали серебряные и даже золотые броши и пряжки. И только Маргарита выделялась своим безыскусным нарядом. Она была в сером с матовым отливом платье, самом ее любимом после белого. Единственным его украшением был небольшой бантик у ворота. Изящная соломенная шляпка, которую она носит летом, висела тут же, на березовом сучке. И хоть Маргарита не была в шелку, как по воскресеньям или ради особенно торжественных оказий, когда она представлялась мне даже немного чужой, я видел, что она лучше всех в этом цветнике красавиц, лучше даже девиц Эрлер.
Здесь было не место для задушевного разговора, и мы обменивались незначащими фразами. Она отвечала мне, как всегда, приветливо, ласково и мило. Я не знал, посвящены ли окружающие в наши отношения, никто из них на этот счет не обмолвился ни словом, ни самым отдаленным намеком даже и тогда, когда я встал, чтобы, пройдя вокруг стола, перемолвиться с теми, кого знал ближе; они слишком для этого меня уважали. Поговорив с ними, а также ответив на вопросы тех, кто стоял в стороне пли выходил из павильона, я вернулся на место. И тут увидел рядом с Маргаритой и полковником двух незнакомых, одетых в темное дам, в коих не замедлил признать тех самых приезжих женщин, которых приметил давеча на дерновой скамейке. Полковник представил меня, пояснив, что одна из них — та самая кузина, у которой гостила Маргарита, тогда как другая — ее компаньонка и тоже близкая родственница. Полковник пригласил их погостить, и они доставили ему эту радость, воспользовавшись возвращением Маргариты под отчий кров.
— Обе они в восторге от сельских красот Штейнбюгеля и от его развлечений, — добавил в заключение полковник. — Нам-то они знакомы, мы видим их не впервой.
Обе кузины, женщины преклонного возраста, оказались просты и приветливы в обращении. Пока они уходили, кто-то занял их места, но их тотчас же освободили. Они обратились ко мне с обычными для первого знакомства вопросами. Лесничий, жена бургомистра, купец и священник понемногу втянули их в общий
