Рональда Рейгана проблемы с имиджем. Спустя год после окончания президентства. Ему повредили глупая кичливость Нэнси и иранские дела. Рейган собрал команду специалистов по пиару, чтобы они исправили ситуацию. Ясно. Актеру Рейгану нужна новая роль. Рейган. Он был членом IRRC вместе с Альмой Малер- Верфель. «The International Rescue and Relief Committee».[76] Антифашизм превратился там в антикоммунизм. А какую роль сыграл при этом антисемитизм? А в Восточной Германии, в Биттерфельде, уровень жизни отставал от среднего по стране на пять лет. Она отложила газету. Встала. Принесла «In Cold Blood». Налила вина. Села. Читала. Дойдя до третьей страницы, отложила книгу. «Four shot-gun blasts that, all told, ended six human lives».[77] 366 страниц ловить преступников. Смотреть, как они убивают. Самой умирать от страха. Стать жертвой. Читая такие книги, она всегда чувствовала себя жертвой. Вагенбергер называл это «комплексом девушки- жертвы». И говорил, ничего удивительного в том, что девушек приносили вжертву. Вагенбергер всегда интересовался сакральным аспектом принесения девушек в жертву. Одним из его любимейших писателей был Метерлинк. Он инсценировал несколько произведений такого сорта. Девушки чуть лине силой заставляют приносить себя в жертву, говаривал он. И без малейшей иронии. А если дочитать книжку до конца, то в конце она неизбежно отождествит себя с преступниками. Потому что тут жертвами станут они. Их казнят. Бессмыслица. Она открыла последнюю страницу. Какая-то женщина разговаривает с неким мужчиной. Ей нужно дальше. Быстрее. Мужчина желает ей всего хорошего. «Leaving behind him the big sky, the whisper of wind voices in the windbent wheat».[78] До этого волосы женщины сверкали на ветру. Ветер шуршал в пшенице. Плодородие. Жизнь. А что дальше? Она прочитает эту книгу потом. На сегодня довольно. Из-за страха? Она боится? Что на нее могут напасть? В чужой стране… Действительно ли она боится за себя? Нет. Боится за Фридерику? Это другое дело. Нет. Это здешний страх. Он вызван другим. Он — в ней. И — вне ее. Он связан с почвой под ногами. Упасть. Полететь вниз. Она допила бокал. Достала из холодильника бутылку и слабительное. Села. Следовало принять три маленькие красно-коричневые таблетки. Она приняла. Запила вином. Было бы ей сейчас в компании с мужчиной страшнее, чем одной? Или это — разные страхи? Не все ли равно. Печальная песня Шинейд О'Коннор вновь вызвала их к жизни. Она любит этого мужчину. И должна расстаться с ним. Так жить невозможно. И нет способа удержать любовь хоть на день. Если бы они сразу поженились. Тогда. Может быть.
Но она не хотела. И не могла. Никаких отчимов для Фридль. Она хотела любви. Никогда не хотела ничего другого. Хотела просто любить его и все с ним связанное. С ними. И покой. Достоинство. Гордо идти рядом. Нескончаемая вязь узнавания друг друга. Свобода следует за пленением. Никакого страха. Украсть у вечности время, проведенное вместе. Вообще. А теперь придется начинать все сначала в одиночку. Налила вина. Приняла еще три таблетки. На всякий случай. Запила их вином. Больше ей не сидеть с ним на концерте. Не смотреть, как он, сдвинув брови, слушает музыку. Не слушать музыки, прислонившись к его плечу. И не думать, когда музыка прискучит, о часах после концерта. Так, в любом случае, больше не будет никогда. Это отказ без возврата. Она и не смогла бы так сидеть. Подле него. Хотя очень хочет. Или же теперь ей пришлось бы сидеть. Заставлять себя. Наверное, это и называют борьбой за любовь. Она сдалась слишком рано. А может, это доказывает, что она не способна любить. Как в детстве она была уверена, что любить не может. Вообще не знала, что это за чувство. Как это. Любить Иисуса. Всем сердцем. Отдать, если нужно, жизнь. Из любви. Уже тогда она обнаружила глубоко в себе холодность. Пожертвовала бы жизнью. Но из чувства долга. Не добровольно. Из любви. Так далеко она не зашла. Не пожертвовала жизнью. Не стала жить его жизнью. Не любила его больше собственной жизни. Как эта Трауде. С ее покушениями на самоубийство. И все пошло наперекосяк. Достоинство потеряно. Достоинство она израсходовала. Ожидая его. Когда ждешь, потерянное время все забирает с собой. Просто это не сразу замечаешь. И к чему столько сложностей. Любовь! От любви к человеку слиться с ним настолько, что он станет неподвластен никаким приговорам. И будет любим. При этом. И если бы была взаимность. Она его любит. Но узнать его смогла лишь с началом любви. Иначе она не может. И знает все точно с тех пор, как ожидание стало уж слишком бросаться в глаза. Заседания. Такой важный теннис. Должен был пребывать без нее. Или хотел. Так или иначе, а без нее. Допила вино. Она никогда не играла никакой роли. Ни в одном из своих романов. Всегда оставалась неизвестной всем этим мужчинам. И потому непонятой. Да они и сами говорили. «Я тебя больше просто не понимаю». Как сказал потом Вагенбергер. И связал преданную любовь с предательством идеалов. При этом слово «любовь» употребляли обе стороны. Все называли любовью все, что делали. Но имели в виду разное. Она — больше никаких мужчин. Не терять себя. Не поддаваться. Не ждать. Не зависеть от подарков. И никогда больше не доходить до сути, оглохнув от боли. Захотелось спать. Пошла к кровати. Откинула одеяло. Не плакала. Сама удивлялась этому. Была совершенно спокойна. Слегка покачивалась. Опять бутылка вина на пустой желудок. Не умылась. Не почистила зубы. Кого она этим накажет. Легла. Не уснуть. Дремала. Рассматривала сумрачную комнату. Под утро проснулась от боли в животе. Внизу живота бурчало и резало. Тянуло. Она скорчилась. Подложила под живот подушку. Потом встала. Приняла две таблетки «тайленола». Чтобы не болело. Потом — еще две. Лежала. Алкоголь. Колики не снимают таблеткам и от головной боли. Надо было взять с собой «бускопан». Но дорожная аптечка — его забота. Если бы он отказался раньше. Вовремя предупредил ее. О своем дезертирстве. Она заплакала. А она еще шампунь хотела у него позаимствовать!
[Понедельник, 5 марта 1990]
Понос начался после многочасовых колик. Она вставала и ложилась. Лежала. Слабая. Разбитая. Потная. Истерзанная. После восьми живот успокоился. Хотелось поспать еще. Но при мысли, что появится Хулия или другая горничная, было не уснуть. Она повернулась на правый бок. Вытянула ноги. Свело левую щиколотку. Она потрясла ногой. Села, чтобы помассировать ее. Судорога заставила подняться и встать на вывернутые судорогой пальцы. Пока не отпустило. Судорога прошла, только икру тянуло по-прежнему. Встать на пальцы. Это он ей показал. Раньше она просто лежала в постели. Ждала, пока судорога отпустит. Думала, что не двигаться — лучше всего. Кусала подушку и ждала. Принесла бутылку воды. Села на диван и выпила столько, сколько смогла. Посмотрела в окно. Облачно. Темно. Моросит дождь. Встала. Мокрые тротуары, с листьев капает. Она пошла в ванную. Поплелась. Колени дрожат. Трясутся. Если бы он был с ней, ничего бы не случилось. Но она прогнала эту мысль. Запретила себе думать. Голова сильно болела. Она встала под душ. Вымыла голову. Шампунь попал в глаза. Зазвонил телефон. Пусть звонит. Стояла под теплым душем. Долго. Потом вытерлась. С особым тщанием почистила зубы. Намазала кремом лицо. Высушить волосы не удалось. Только вытереть полотенцем. Вилка ее фена не подходила к розетке. Нужно купить переходник. Или спросить у портье. А у него переходник нашелся бы. Она оделась. Десятый час. В одиннадцать они с Линн встречаются у библиотеки. Линн сказала, ее легко найти. Можно пройтись. Волосы все равно влажные. Она надела кроссовки. Дождевик. Взяла деньги и ключи. Заспешила. Быстро навела порядок. Сунула газету в мусорное ведро под мойкой. Туда же — бутылку из-под вина. Вымыла бокал. Положила «In Cold Blood» на полку. Картинкой вниз. На обложке — семейная фотография. Отец семейства. По фамилии Клатгер. У него такая же прическа, как была у ее отца. Пробор. Справа. Высоко. Волосы очень коротко подстрижены. Уши открыты. По-военному. Она ушла. В бассейне — никого. В холле полно народу. Пожилые люди в клетчатых брюках. Мужчины и женщины очень похожи друг на друга. Сидят в креслах. Пьют кофе из коричневых пластиковых стаканчиков. Разговаривают. Она быстро прошла через холл. Вышла на улицу. Быстро пошла вниз по Виа-Марина. На бульвар Вашингтона. Хотелось к морю. В конторах кипела работа. Нескончаемые потоки машин в обе стороны. Она почти бежала. Скользкий тротуар. Сырость. Канал опять пустой. Изрытая черная земля. Никого на улице. Она прошла мимо китайского магазина. Газета промокнет. Сразу за прокатом велосипедов в начале набережной она спустилась по песку к морю. Направо — и прямо к воде. Ноги вязнут в песке. Тучи над водой и сушей. Порывистый ветер. На пляже он сильнее. Иглы дождя. Ветер режет кожу. Из-за мокрых волос стынет голова. Она добралась до воды. Пошла вдоль линии прибоя. Стремительно. Скоро в куртке стало жарко. Опять она слишком тепло оделась. Навстречу попадались только бегуны. В дождевиках — никого. На фоне туч — белые здания Санта-Моники и Оушн- парка. Она дошла до ручья. Повернула обратно. Орали чайки, сбиваясь в большие стаи. Снова разлетались. Темная вода. Она пошла медленнее. Как можно дольше не уходить от моря. Посмотрела вдаль. В открытом
