Лавка

Батюшки, куда это нас занесло, мы ведь еще не управились с рождественскими закупками в Гродке. И дедушке надо борзиться. (Так говорят у нас, когда кому-то надо поторапливаться. Тут уж я ничего не могу поделать. Если, говоря о своем дедушке, я скажу: он торопился, не исключено, что, когда я в очередной раз приеду к нему на могилу, из плюща высунется грозящий палец и до меня с порывом ветра донесется дедушкин голос: «Отродясь я не торопился, и с чего это ты так ломаешься».)

Дедушка бродит по улицам и переулкам Гродка, он ищет мою мать. Углядев ее через витрину, он распахивает дверь и кричит:

— А ну, Ленка, давай борзей, не то скоро темнеть начнет.

Моей превосходной матери неловко, когда ее подгоняют таким манером.

Она как раз ведет переговоры с одной дамой в книжном магазине Гэриша. Речь идет о моем пожелании к рождеству.

— У вас случаем нет второй книги про Тарзана? — спрашивает мать и тут же на всякий случай дистанцируется от этой ужасной книги: — Это для моего сына.

Почти не разжимая губ, книготорговая дама шелестит, что, кроме моего, вышло еще два Тарзана: Возвращение Тарзана в джунгли и Звери Тарзана.

— Дайте мене, пожалста, со зверям, — просит мать, — третий выпуск.

Правда сказано: не читай третий том, не прочитав второго, но мать опасается, что Возвращение Тарзана в джунгли может подстрекнуть меня к необдуманным поступкам. Так я и не сподобился прочитать второй выпуск, а когда сорока лет от роду я мог бы сам его купить в книжном антиквариате, у меня уже пропала охота.

Сколько дедушка ни подгоняет мать, на дворе успевает стемнеть; когда мать ездит за покупками, всякий раз успевает стемнеть, но лишь когда стемнеет, она вспоминает, что боится темноты, и возвращается из поэтических далей к неприглядной действительности: несмотря на свои мозоли, мать должна одолеть Георгову гору пешим ходом, да еще вдобавок зажав под мышкой кирпич. Дело в том, что Гнедок с тяжелой рождественской поклажей не осилит Георгову гору за один присест, ему надо три, а то и четыре раза остановиться, чтобы перевести дух. Булыжник на дороге покрыт укатанным, гладким снегом. Дорожные рабочие не посыпали его песком. Мать должна быть проворной, как ведьма, чтобы успеть подложить камень под заднее колесо, не то и лошадь, и фургон с рождественскими покупками съедут по склону вниз, в город, и снова окажутся на Лесном мосту. Дедушка чертыхается. Правда, его брань адресована исключительно Гнедку, но порой в ней проскальзывает кое-что по адресу моей матери, которая все купляет, все купляет и никак не перестанет.

Покуда мать и дедушка среди разъяренных стихий бьются над успешной доставкой на дом благословенного праздника, вечер кажется нам нескончаемо долгим, все равно как день перед Ивановой ночью. Отец ушел в трактир послушать, нет ли чего новенького, а главное, чтобы не видеть, какую дрянь приволокла к рождеству мать. Ханка ушла к соседям щипать перо. Младшие братья уже спят, сестра с ужасным насморком сидит возле печки и тихо плачет от мысли, что на мать могли напасть разбойники и тогда кукла, которую она хотела бы получить к рождеству, погибнет где-нибудь в снегу.

А детектив Кашвалла сидит у себя на сторожевой вышке и прислушивается. Она уже засветила фонарь, чтобы открыть ворота перед участниками рождественской экспедиции и украсить их прибытие хрипло-желтым керосиновым мерцанием и задушевным язычком пламени.

Я же занимаюсь выпиливанием. Лобзик я получил от матери год назад к рождеству с соответствующим наставлением: «Сможешь для родителев чего-нибудь красивенькое выпилить!» Это наставление наводит меня на мысль, что лобзик я получил не столько от деда-мороза, сколько от матери. Неуемная просветительская мания, владевшая этой достойной женщиной, вынуждала ее, делая подарок, все равно кому, мне или другим людям, одновременно сообщать, как им надо пользоваться. Позднее, когда я оказался в ряде наибеднейших обитателей развеселого арийского рейха, она, отправляя мне посылочку с салом либо окороком от домашнего забоя, непременно писала: «Чтоб было что класть на хлеб, но только не с утра пораньше, а лучше вечером».

Год назад я получил вместе с лобзиком одну-единственную пластину дерева с таким примечанием: «Вот выпилишь что-нибудь путное, мы еще купим». Единственная пластина очень скоро ушла на пробные работы, очередную я должен был раздобыть в Дёбене, в магазине скобяных товаров, где мой старший товарищ по школе учился на комирсанта. Звали товарища Эрнсте Коллоше, и, чтобы познакомить вас с ним, мне придется несколько отвлечься.

В босдомской школе было заведено, чтобы выпускники и выпускницы перед окончанием писали прощальные письма тем, кто остается, малышне. Одному богу известно, какой учитель некогда ввел этот обычай. В прощальных письмах содержались примитивные стишки, которые и по сей день можно найти в альбомах у школьниц. Сентиментальные рифмы чаще всего нимало не соответствовали истинному настроению выпускника, большинство уходящих было до смерти радо наконец- то избавиться от Румпоша, правда, чтобы года два-три спустя воскликнуть: «А все же в школе-то хорошо было».

Всего дороже в этих прощальных письмах были для нас картинки (нынче их называют облатки), которыми отправитель обклеивал конверт. Чем больше картинок, тем прощальнее письмо.

В тот раз конец учебного года пришелся на пасху. Выпускники со стопками писем мыкались в классной комнате, а мы, малышня, ждали на дворе, когда большаков окончательно выпустят с румпошевской мельницы.

Потом выпускники вышли к нам с таким видом, будто они уже находятся в какой-то другой жизни, до которой у нас еще нос не дорос. Щедрой рукой они начали раздавать направо и налево свои прощальные письма. Мы учтиво благодарили и подсчитывали наклейки, чтобы найти цифровое выражение для той меры любви, которую испытывает к тебе данный выпускник. Эрнсте Коллоше, тот, что позднее будет учиться в Дёбене на комирсанта, так и родился на свет большой и разумный, а потому никогда не станет разумнее. Он вещает, будто стоит на кафедре, и, прямо как пастор, простирает к нам руки со словами: «Теперьча они радоваются на картинки, а подросши, будут радоваться на стихи, которые мы написали в ихнее письмо».

Я вскрываю письмо, которое получил от Эрнсте Коллоше: картинок мало, стихи никудышные. Будь счастливый и здоровый, / Как на выгоне коровы — это на первой странице, а сзади написано следующее: Я до сей поры, однако, / Не носил такого фрака.

Этого вполне достаточно, отныне умственные способности Эрнсте вызывают у меня большие подозрения.

И вот спустя два года я отправился в Дёбен в магазин скобяных товаров за кормом для своего лобзика. Навстречу мне из-за прилавка воздвигся Эрнсте Коллоше.

— Чего вам угодно? — это он спросил у меня, девятилетнего мальчугана, который вдобавок учился с ним когда-то в одной школе. Чего уж он хотел, то ли запугать меня, то ли просто сам факт, что он намерен стать коммерсантом, напустил между нами облако тумана, и сквозь это облако Эрнсте не увидел, что перед ним стою я в коротких штанишках. Может, в скобяном магазине в задней двери тоже была дыра, сквозь которую шеф мог наблюдать за торговой деятельностью ученика? В ту пору я еще не знал, что на свете есть такие люди, которым всегда чудится, будто за ними следят глаза невидимого шефа. А вот Эрнсте Коллоше шагал с такими людьми в одном строю. Его поступки и помыслы отринули нашу сельскую жизнь с коровами дойными и яловыми, с курами — несушками и клушами, со свиньями раскормленными и тощими. Ученики-стеклодувы, возвращаясь по вечерам после работы к этой жизни, помогали отцам на бедняцких полях и в хозяйственных работах, тогда как Эрнсте Коллоше, даже придя домой, оставался в мире дебета и кредита, в мире закупочных и продажных цен; он и по праздникам не возвращался в наш воскресный мир, мир бабочек и танцевальной музыки. Отец, мать, братья, сестры, вся родня только о том и пеклись, чтобы никакое препятствие не помешало Эрнсте достичь высокого звания комирсанта.

А мне купеческая любезность Эрнсте показалась такой гадкой, что я вышел из магазина, не купив деревянную пластину, и, вернувшись домой, долго слонялся с растерянным видом, покуда дедушка не заметил мое состояние и не убедил меня, что мой лобзик справится и с планками от ящиков из-под маргарина, надо только вставить лезвие покрепче.