Лавка

Отхен Нагоркан спрашивает меня:

— Ты не могешь заказать пугачи-обманки? — Ученики-стекольщики хотят поквитаться с драчунами из Гулитчи. В Сорауском хозяйственном календаре некая фирма извещает, что ведет торговлю пугачами.

Вам нужна защита от враждебного окружения? Выведите своих противников из строя с помощью нашего безопасного пугача-обманки.

Но за пугач-обманку, на мой взгляд, чересчур много запрашивают. Моего капитала не хватит, чтобы приобрести четверть дюжины, зато в каталоге фирмы Кроне и К°, Берлин, Юго- Запад предлагаются бомбы-вонючки: Оригинальные бомбы-вонючки, незаметные и действенные. На изображенной в каталоге коробке с бомбами нарисован скунс-вонючка, изготовившийся к бою против какого-то бродяги, хвост задран кверху, зад смотрит на бродягу.

Бомбы-вонючки дешевле, чем пугачи-обманки. И я заказываю бомбы. Две марки тридцать восемь за дюжину, при немедленной уплате два процента дисконту. Дедушка объясняет мне, что такое дисконт. Я пользуюсь этой льготой, и дедушка хвалит меня: «Вон как денежки-то делаются».

Ко мне из Берлина приходит посылка с упакованной вонью. Коробки наполнены опилками, а в них лежат стеклянные шарики с горошину величиной. Шарики содержат темно-коричневую жидкость. Я разбиваю один шарик в свинарнике, там и без того воняет, но запах свинарника — это просто аромат духов по сравнению с вонью, которую издает разбитый шарик. Я поневоле начинаю тревожиться за здоровье наших свинок.

Чем окончился поход-реванш в Гулитчу, я так и не узнаю. Уж верно, не победой, про победу мне рассказали бы. Зато от женщин в лавке я узнаю другое: «У Ленигков в субботу после уборки уж так воняло». То там воняло, то тут воняло, боюсь, и у меня дело скоро запахнет керосином.

Книжки бывают для учеников, а бывают для учителей. В учительской книжке описаны задачи, которые нам предстоит одолеть, с ходом решения и с готовым ответом, из учительской книжки видно, когда надо писать «не», а когда «ни», что представляет для нас наибольшую трудность.

Учителевы дочки учатся у собственного отца. Мне это представляется таким же нелепым, как если бы мы с сестрой ходили за покупками к нам в лавку. Когда их папаша по делам службы убывает в Гродок, учительские дочки разнюхивают, какой диктант нас ожидает, списывают его из отцовской книги и оделяют своих кумпанок, те в свою очередь переписывают его к себе и соответственно не делают в диктанте ни одной ошибки.

Не опасайся я, что меня сочтут хвастунишкой, я бы мог сказать, что мне списывать незачем, но у меня есть друзья, которым это очень даже нужно. И все равно, они не лижут задницу учительским дочкам, не заводят с ними дружбу и не играют в камушки, чтобы наслаждаться потом их благосклонностью, нет и нет. «Жена да убоится мужа своего», — сказано в Библии, иными словами: «А ну, дай сюда диктант, живо!»

Учительские дочки хотят, чтобы их упрашивали, а невежам они не желают помогать.

— Ничё, вы еще у меня попляшете, — говорит Франце Будеритч. Для осуществления мести он спер у старшего брата одну из стеклянных бомб и так уложил ее под дубом, чтобы старшая дочь учителя непременно на нее уселась, когда будет камушкать (для камушканья берут пять круглых камушков).

Времечко бежит, и товарки говорят учительской дочке: «Ну и вонища от тебя, не иначе ты обделамшись», — и они отходят подальше и прекращают игру. А учительская дочка вся в слезах бежит домой, но и дома продолжает вонять. В учительском доме скорбят и затевают большую стирку, и постепенно коричневая жидкость в газообразной форме улетучивается из юбок.

Следы от всех непотребств, которые последнее время совершаются в Босдоме, ведут ко мне. Румпош допрашивает меня без ореховой трости. Я крайне удивлен. Он приподнимает завесу тайны над худосочными босдомскими землетрясениями, пробивается сквозь заросли английских усов к очкам а-ля Гарольд Ллойд и надолго застревает возле бомб-вонючек. Одноклассники внимательно слушают. Мои попытки занять свое место в системе мировой торговли обеспечивают им свободный от уроков день.

— А зачем ты все это делал? — спрашивает Румпош.

— Затем, чтобы выучиться на торговца, — отвечаю я.

Допрос кончается, когда я поминаю дедушку как вдохновителя моих поступков и негласного директора моей фирмы.

Румпош пребывает в состоянии тайной вражды с моим дедушкой; он не может забыть, как обругал его дедушка, когда на уроке физкультуры перебросил через забор нашего петуха.

Дедушка со своей стороны питает тайную вражду к Румпошу, ибо тот своими попойками и картежными вечерами совращает отца с пути истинного. Мамин отец не может без досады смотреть, как мой отец транжирит деньги. В ящике стола у дедушки лежит Сорауский хозяйственный календарь, и дедушка записывает туда, во сколько мой отец вернулся после выпивки либо карт. Опять в четверть четверьтово, — стоит там, а на другой день: Аж до двоих гуляли. Дедушка показывает мне свои записи. «Поди знай, как жисть сложится», — говорит он.

Мои прегрешения дают Румпошу повод вызвать к себе моего дедушку. Не забывайте, что Румпош у нас окружной голова.

Дедушка идет к Румпошу в правление. Он говорит с ним по-сорбски и обращается к нему на «ты». До сих пор этого не позволял себе ни один босдомец.

— Тебе чего от мене надоть?

Так, мол, и так, оконные дребезги, бомбы-вонючки, торговец. На полке щерятся папки с делами, как опора власти и закона.

— Ну, коли-ежели ты ничего боле не хотишь… — начинает дедушка. — Я думал, ты хотишь узнать, позволено ли в школе пулять из ружья. Так чтоб ты знал: не позволено, и как бы тебе с места не поперли. Ты ж мог ребенка застрелить.

Всего бы охотней Румпош выкинул моего дедушку за дверь, но он не облечен для этого достаточной властью. По счастью, жизнь полна событий, которые отнимают власть у тех, кто охоч ею злоупотреблять.

При ближайшей встрече за картами Румпош взывает к моему отцу. Ведь именно отец несет ответственность за мое воспитание. Отец в свою очередь обращается к матери и перелагает ответственность на нее. Она — тысяча чертей — должна сказать дедушке в лицо все как есть. Мать соглашается. Моя торговля шуточным товаром ей тоже не по душе. Правда, я плоть от ее плоти, но моя плоть пропитана ядом конкуренции.

Дедушка выслушивает упреки матери и говорит:

— Чего вы хочете от парня? Он ведет свою коммерцию, не взявши ни грошика в долг.

— Отец, речь ведь о том, чтоб он у нас не испортился, — объясняет мать.

Да ну? Тогда, стало быть, и моя мать испорченная, разве она не выросла под дедушкиным призором? Дедушка повышает голос. Воробей со страху падает с виноградной лозы.

— Не больно-то командовайте, не то как бы я не заставил вас платить проценты с тех денег, что я вам взаймы дал.

В дверях пекарни появляется мой отец:

— Коли так, тебе придется платить за свой прокорм!

— И заплачу, — рявкает в ответ дедушка, — ежели ты заплатишь мне за мою работу.

Гром и молния! Первый скандал в доме Маттов, — сообщает босдомская утренняя почта. Мы, дети, прячемся кто куда и зажимаем себе уши, как в грозу.

Дедушка поднимается по лестнице в свою комнату и продолжает бушевать там. Бабусенька- полторусенька пытается его утихомирить. Меня мать хватает за плечи и встряхивает:

— Вот угодишь в исправительное заведение, нам тебя оттуль не вызволить.

Золотые слова рекла мать. Они проникают в меня и взрываются. Моя фантазия припускает вскачь, словно арабский скакун.

Я уже начитался в Сорауском хозяйственном календаре всяких историй про