У Фимпеля-Тилимпеля нет денег, чтобы отремонтировать велосипед. Покрышка заднего колеса разорвана в нескольких местах. Да и вообще нельзя сказать, чтоб это был гоночный велосипед. Цепь вся заржавела, рама три раза уже сварена, руль погнут, а на переднем колесе такая восьмерка, что страшно взглянуть. Но только бы мне получить машину! Я бы уж привел ее в порядок. Может быть, мне и наш солдат помог бы? Есть же вернувшиеся из плена солдаты, которые еще и не такие вещи делают для детей.
— Я тебе принесу деньги, Фимпель-Тилимпель. Но ты тогда уж никому свой велосипед не отдавай.
Так мы и сговорились с Фимпелем-Тилимпелем. У меня теперь будет свой велосипед, и я поеду на нем по деревне все равно как почтальон или наш бургомистр. А когда я увижу на дороге Стефани, я тихонько подъеду к ней сзади и вовсю зазвоню, чтоб она испугалась. Малышей, которые ползают на улице, я буду сажать себе на раму и катать их, сколько им захочется.
Кто это меня за руку взял? Наш солдат.
— Ступай домой, Тинко. Ступай играть, — говорит он.
— Да ведь надо…
Солдат зажимает мне рот своей жесткой рукой, смотрит в сторону дедушки и подталкивает меня, чтобы я скорей убирался с поля. Фимпель-Тилимпель машет мне рукой и дрыгает ногами так, будто он вертит педали: это чтоб я поскорей уходил, но и уговор наш не забывал. Долго-то Фимпель-Тилимпель на поле не станет работать. Учитель Керн нам в школе говорил, что «Фимпель — нетрудовой элемент». Я убегаю, но мне все время кажется, что я делаю что-то нехорошее. Дедушка небось рассердился на меня. Ведь я ушел домой, не дождавшись его.
Куда же мне девать свою свободу? Деревня точно вымерла. Все большие ребята и все взрослые в поле. А клопы сбились в стайки, и кто у песчаных ям, кто на выгоне, а кто и у пруда безобразничают вовсю. Кожа у меня так и горит, ноги исколоты жнивьем и чешутся. Хорошо бы сейчас залезть в пруд! Правда, в нем пиявки, но — подумаешь! — я отдеру их и брошу в траву — пусть сами добираются до воды и не кусают больше такого великого велосипедиста, как Мартин Краске.
С берегов пруда доносится ребячий визг. Слышно, как ребята брызгаются. От брызг воздух делается свежим. Я бегу вприпрыжку. На берегу под дубом стоит весь вымазанный в иле маленький Кубашк. Это его с головой окунули. Он даже плюется илом. Тоже мне трусливая банда! Нашли кого окунуть — маленького Кубашка!
— Ты что? — спрашиваю я его.
Кубашк выплевывает песок, забившийся ему в рот, и кричит:
— Свинопас! Свинопас! Второй год ходит в один класс!
Услышав, что? кричит маленький Кубашк, остальные ребята тоже хором начинают орать:
— Свинопас! Свинопас! Второй год ходит в один класс!
Даже самые маленькие, ну совсем малыши, и те галдят:
— Шви-но-паш!
— Жабы вы все противные! Тину жрете! Чтоб вам подавиться! — кричу я.
Но я один, а их много, моего голоса и не слышно совсем. Ребята приближаются ко мне. Я присаживаясь на корточки, поворачиваюсь к ним спиной и, как дикий кролик, начинаю забрасывать их грязью. Лошадиный и коровий помет вперемешку с песком летит у меня между ног прямо им в лица. Зепп плюется, и вся банда отступает, крича хором:
— Свинопас! Свинопас!..
Фрица Кимпеля нет тут. Наверно, это они его прогнали. Мне тоже невмоготу слушать противный крик. Я бегу к Кимпелям.
В доме у Лысого черта никого нет. Одна старая Берта возится на людской кухне. Она варит зеленые бобы для батраков. Запах их слышен еще издали. Фриц сидит тут же, на кухне, и нарезает кубики из хлеба. Это он окунул маленького Кубашка. Теперь тот небось все еще плюется. Остальные ребята удрали. А Фриц, дрожа от злости, говорит мне:
— Зеппу тоже еще попадет от меня, чеху этому!
Фриц бросает нож на стол и руками крошит хлеб. Хлеб так вкусно пахнет! Мне хочется есть.
— Ты чего, ужинать собрался, Фриц?
— Вот еще! Что я, один черный хлеб на ужин ем, что ли?
— Гусят пойдешь кормить?
— Кур я пойду кормить… Чтоб ему пусто было! Зачем он нас на второй год оставил? Он один во всем виноват!
Фриц сгребает все крошки в шапку, подмигивает мне, и мы отправляемся с ним в столовую. Из буфета Фриц достает бутылку с водкой, откупоривает ее, приставляет к губам и делает большой глоток.
— Выпьем для храбрости, дело веселей пойдет! — говорит Фриц и протягивает мне бутылку.
Запах водки ударяет мне в нос, я весь передергиваюсь, но все же делаю глоток. Я не хочу, чтобы потом Фриц дразнился, что я не умею пить водку. Водка жжет мне горло, и меня снова всего передергивает. Я говорю:
— Что-то у вас прохладно в комнатах…
Фриц тем временем достает глубокую тарелку, высыпает туда из шапки весь хлеб и обливает его водкой. Хлеб впитывает в себя водку. Фриц указательным пальцем перемешивает его и снова обливает водкой. И эту водку хлеб впитывает.
— Обрадуется очкарик! — говорит Фриц и высыпает пропитавшийся водкой хлеб снова в шапку.
Солнце уже спустилось к дальнему лесу. Оно плавает в кроваво-красных облаках. С поля доносится стрекот жаток Крестьянской взаимопомощи, а со стороны леса — машин Лысого черта. На телеграфных проводах сидят ласточки и щебечут о том о сем, а мы с Фрицем забрались на большой клен, который растет рядом со школой. Его нижние ветки простираются над школьным двором. Учитель Керн сидит в верхней комнате и учит уроки. У него скоро экзамены. Когда он их сдаст, он станет настоящим учителем. Лучше было бы, если бы его научили, что Фрица Кимпеля и меня нельзя оставлять на второй год. Фрау Керн нет дома — она нанялась к крестьянам и работает сейчас в поле. Куры сидят перед прачечной и ждут, когда приедет фрау Керн. Они голодные, им пора уже на насест, но дверца курятника закрыта.
— Цып, цып, цып! — подзывает Фриц кур, сидя на ветке клена.
Куры поднимают головы и прислушиваются. Фриц бросает хлебные крошки на школьный двор. Жадные куры бегут к нам. У петуха ноги длинней, чем у кур, он их обгоняет и первым склевывает хлеб, бросает его, оглядывается по сторонам и трясет головой. Ему, наверно, не нравится запах водки. У кур глаза завидущие, и они так не церемонятся с хлебом, как петух. Они сперва заглатывают хлеб, пропитанный водкой, а потом уже трясутся. Из-за последних кусочков они даже передрались и теперь готовы заклевать друг друга. Фриц бросает им еще несколько крошек. Петух тоже жадно клюет. Все куры трясут головами, но склевывают весь хлеб.
— Пусть они спьяну залетят на деревья и яйца свои снесут в вороньих гнездах. Керну тогда придется лазить на деревья, чтобы достать себе яиц для яичницы, — говорит Фриц и вытряхивает из шапки
