принадлежностями за кухонным столом.
— Да чего там, — говорит большой Шурихт. — Начнем, как все письма начинаются: «Глубокоуважаемые польские пионеры».
— Так пионерам не пишут, — заявляет Инге Кальдауне, прихлебывая горячий кофе.
— Все-то ты знаешь! Пишите что хотите! Они все равно не поймут, раз вы не по-польски пишете.
— Да им переведут! — отвечает Пуговка. Нахмурив лоб, он ковыряет пером в чернильнице.
— Ты точно знаешь? А то, может, мы тут зря стараемся? — Большой Шурихт примеряет старую шляпу, которую он только что вытащил из-за пазухи.
— Тебе, большой Шурихт, просто лень нам помогать!
— Ишь ты, догадливый какой! Я не такой ученый, как вы тут все. Я вот лучше почтовую марку куплю. На марку-то я, вырядившись Рупрехтом, всегда заработаю. — Большой Шурихт сразу же вскакивает и подходит к дверям.
— Ты куда собрался? Надо ведь сперва письмо написать.
— Бороду забыл. Но почтовую марку я куплю, раз сказал.
Слышно, как большой Шурихт, стуча башмаками, спускается по лестнице.
Оставшиеся рассаживаются: кто на табуретках, кто на ящике для дров, кто на скамеечке. Маленький Кубашк залезает на подоконник. Длинная Лене Ламперт греет ноги у плиты. Все тяжело дышат и напряженно думают. Постепенно вырастает письмо.
«Дорогие польские пионеры!
Мы тут сидим все на кухне и пишем вам письмо. Мы только первый год как начали проводить работу на благо нашей родины. Учитель Керн, наш классный руководитель, ничего и не подозревает об этом. Мы решили написать вам без него, потому как нам хочется сделать ему сюрприз к рождеству. Если хотите, можете обмениваться с нами опытом. Пожалуйста! Это нам ничего не стоит! Вы небось уж много лет занимаетесь пионерской работой, а нам, если говорить самокритично, похвастаться пока нечем. Мы хотели бы узнать, как у вас насчет пионерской формы…»
Стефани поднимает руку:
— А зачем нам писать, что мы сидим на кухне?
Пуговка перечитывает первую строку:
— Уютнее как-то получается. Можно и вычеркнуть, если хотите.
Маленькому Кубашку хочется написать, что учитель Керн очень хороший пионервожатый. У ребят целый ворох предложений. Пуговка откладывает первое письмо, которое уже не годится, и берет новый лист бумаги. Матушка Вунш помогает нам советами и следит, чтобы не было ошибок. Теперь-то у нас получится настоящее письмо: его не стыдно будет показать пионерам всего мира. Стефани переписывает: у нее самый хороший почерк. А то письмо, которое сперва написал Пуговка, мы положим на стол учителю Керну. Это и будет наш сюрприз ему к рождеству.
Пуговка торжественно проводит языком по краю конверта, а ребята уже начинают переодеваться. Большой Шурихт притащил столько пакли, что ее хватит на десять бород. С помощью матушки Вунш мальчишки превращаются в чучела. Девчонки визжат и, громко топая, сбегают по лестнице.
— А я и не подумаю спрашивать у малышей, знают они молитву или нет! — заявляет Пуговка, подводя себе брови сажей. — Сам-то я не знаю и не молюсь!
Большой Шурихт никогда не теряется:
— Главное тут — отлупцевать их как следует, если они не знают молитвы или начнут заикаться.
Фриц Кимпель сидит дома и тоже наряжается Рупрехтом. Фрица все боятся. С тех пор как он меня гусеничными деньгами так сильно зашиб, никто с ним играть не хочет. Говорят, он один бродит по лесу и построил там шалаш. У Фимпеля-Тилимпеля он тоже бывает. Дает ему на водку и заставляет подражать разным птицам.
Фриц Кимпель намазывает себе лицо гуммиарабиком. Потом берет паклю и приклеивает. Только рот да зубы у него не волосатые. Он совсем как обезьяна. Фриц напяливает на себя свадебные штаны Лысого черта, а залатанную куртку старого Густава надевает задом наперед. На голову он натягивает старый чулок, а сверху надевает еще отцовскую черную шляпу, в которой тот в церковь ходит. Лысый черт, увидев своего сына на диване в таком наряде, бросается к дверям и кричит: «Караул!» Фриц громко смеется. По голосу Лысый черт узнает его и снова подходит к дивану:
— Ты что, думаешь, я тебя не узнал? Ах ты, разбойник этакий! По голосу я тебя сразу узнал.
Фриц ухмыляется во весь рот. Губы его, словно кровавый рубец, сверкают на волосатом лице.
— Ты что, сынок, решил Шепелявую попугать?
— Сегодня Андреев день.
— А-а-а! Андреев день! Так, так! Что же ты тогда дома торчишь? С внуком Краске ты еще в ссоре? Или как?
— Не буду я с ним больше играть — рохля он! Чуть его стукнешь, он сразу падает.
— А ты возьми себе в приятели сына Кубашка.
— Да он совсем маленький.
— С внуком Краске вы так и не подрались как следует? Это здорово помогает.
— Да он не дается.
— Надо заставить… Хорошо, я поговорю со стариком… С Краске я поговорю. Ступай теперь, играй. Оно полезно. Побегай вволю, сынок.
— Я как сумасшедший буду носиться.
Лысый черт приносит книгу, в которой батраки расписываются в получке, и бутылку водки. Выпив три рюмки, он просматривает расписки. Что-то больно часто молодые батраки меняются. Батрачки тоже не задерживаются. Проработают четыре недели — и со двора.
— В мое-то времечко… четыре недели… — бормочет Лысый черт.
Но, подсчитав все, он решает, что ему это выгодно. Раньше в зимние месяцы приходилось куда больше выплачивать. Работники деньги-то загребали, а много ли они работали? А теперь он новых людей к зиме не нанимает. С той работой, что остается, справляются и старые работники. Ему от этого одна экономия.
«Сами знаете, молодых работников сейчас не найти. Нет их. Все на стекольном заводе. А там их только портят», — отвечает он, когда кто-нибудь начинает ворчать.
За дверью что-то шуршит. Из людской доносится визг батрачек. Лысый черт прислушивается. Что там такое? Неужто хорек в дом забрался? Нет, это не хорек. Это Рупрехты пришли. Вон они хлещут по дверям своими розгами. Против них Лысый черт ничего не имеет. Молодежь должна резвиться. Зима-то длинная, дни короткие. Нельзя же сидеть все время за гроссбухом и считать…
— Заходите, заходите, Рупрехты!
Рупрехты уже давно тут. Они не стали дожидаться, пока Лысый черт милостиво пригласит их, и рыскают по всем комнатам, ищут маленьких детей.
— Знают ваши дети молитвы? — спрашивают они. Залезают под диван, открывают буфет, перевертывают все в гостиной и то и дело повторяют: «Знают ли дети молитвы?»
Рупрехты хорошо знают, что дети боятся розог и прячутся, когда не знают молитвы или не хотят ее сказать.
— Да нет! Да что вы, тут нет детей! — уговаривает их Лысый черт.
Напрасно он пытается обнаружить среди ряженых своего Фрица. Рупрехты потряхивают мешками и копилками. За свои хлопоты они берут плату. Пастор ведь тоже даром ничего не делает. Неужто Рупрехтам трудиться ни за что ни про что?
Большой Шурихт вымазал себе лицо сажей, а сверху привязал бороду из пакли. Он так вращает глазами, что только белки сверкают. Гремя копилкой, он прыгает вокруг Лысого черта.
— Эй ты, черный Рупрехт! Не выпьешь ли водочки?
Большой Шурихт качает головой.
— Сперва скажи молитву! — произносит он изменившимся голосом.
