— Стефани, а ты умеешь отдавать салют?
— Умею. — И Стефани показывает мне, как надо отдавать салют.
Потом она принимается обучать меня. Руки у нее мягкие, как лапки у нашей кошки, когда она на припечи спит. Стефани поднимает и опускает мою руку. Вот даже забралась ко мне в рукав:
— Тебе тепло, да?
— Стефани, а теперь я правильно делаю?.. Будь готов!
— Всегда готов! — отвечает Стефани. — Правильно… Ты что, Тинко?
— Ты, ты… мировая ты баба! — выпаливаю я и бегу прочь. Мне ведь теперь и Пуговку не надо будет беспокоить из-за этого салюта.
Я решил не прятать пальто на сеновале: там его дедушка все равно найдет. Может быть, он рассердится, если я ему скажу, от кого у меня пальто? Вот хорошо бы!
— Что это за ряса на тебе? — спрашивает дедушка. Глаза у него сердито поблескивают, усы топорщатся.
— Пальто.
— Откуда?
Больше я уже не смею сердить дедушку.
— Ряса, она… от друга… — бормочу я.
Дедушкино лицо светлеет:
— Вот видишь, на таких людей всегда можно положиться. Даже в самый мороз. А хорошее пальто, теплое!.. И могут же люди себе такое позволить! Взяли да подарили. В балансе что? Дружба — она греет… А ты поблагодарил, как положено?
— Снег больно сильно мел, дедушка. Я побоялся, что наслежу в комнатах.
Может быть, сказать дедушке, что я не о его, а о своем друге говорил? Нет, не скажу. У меня теперь есть теплое пальто. На худой конец, я в нем могу и прямо на снегу переночевать.
Карнавал. Каждый день где-нибудь бал. Взрослые наряжаются, как дети накануне Андреева дня. Всем хочется хоть ненадолго стать тем, о чем они втайне мечтают. Кэте Кубашк хочется быть невестой. Она подбирает себе вуаль, надевает подвенечное платье и так идет на бал. А у маленького Препко горб на спине. Ему хочется быть таким же стройным, как все остальные парни. Он покупает маску, лихие усики и берет напрокат черный костюм. Спину он подбивает паклей, чтоб не видно было горба. Он хочет хоть ненадолго стать женихом. На балу он встречает Кэте Кубашк, наряженную невестой. Вот парочка и подобралась. Весь год Кэте и не замечала маленького Препко. А тут вдруг сразу увидела! Играет музыка, и она торжественно проходит с ним под руку по залу. Оба довольны, счастливы и веселы, пока распорядитель танцев не приказывает всем снять маски. Некоторые, перед тем как снять маску, уходят из зала. Это чтоб никто не узнал, что они хотели быть турецким султаном или танцовщицей. Но маленький Препко остался. Он щекочет свою невесту и пугает ее. Ему надо, чтоб она заговорила. Но невеста так и не проронила ни слова: она себя не выдала. Кэте Кубашк тоже сгорает от любопытства: кто этот назойливый жених, который повис у нее на руке? Все снимают маски. Кэте Кубашк фыркает, вырывается и, красная от стыда, выбегает вон. Оказывается, женихом-то ее был маленький Препко! Маленький Препко делается снова таким же грустным, как всегда.
Мы облепили снаружи окна трактира. Мне-то ничего: на мне теплое пальто, мне никакой холод не страшен. Часто трактирщик Карнауке завешивает окна, чтобы в зал никто не подглядывал. Но у нас внутри есть свои люди. Они нам всегда немного отодвинут занавеску. А те девчата и парни, которые последний год ходят в школу, получают от нас вперед яблоки и конфеты: это чтоб они нам через год не забыли отодвинуть занавески. Только когда в трактир приходит учитель Керн с женой, мы не торчим под окнами. Он, правда, ничего нам не говорит, не наказывает нас, он просто целую неделю молчит. Скажет только самое необходимое и все ходит, ходит, а у самого глаза грустные-грустные. Вот это самое страшное. Большой Шурихт и тот такого не выдерживает. Хорошо, что учитель Керн не очень-то часто бывает на всяких балах.
Кто-то вдруг хватает меня за ворот и оттаскивает от окна. Это Фимпель-Тилимпель. Откуда он взялся? Ведь минуту назад он стоял еще на сцене и дудел в свой кларнет.
говорит Фимпель.
— Не дам я тебе больше денег, Фимпель-Тилимпель! Ты моим врагам хотел продать велосипед. Всё, хватит теперь! Отдавай задаток, а то я дедушке скажу!
Фимпель-Тилимпель наклоняется ко мне. Меня так и обдает водочным перегаром.
— Ну и рассказывай! Пусть злится, — отвечаю я.
Но на самом-то деле я уже так не думаю. Дедушкина оплеуха понемножку забылась. Мне неохота снова скандалить с ним. Но все-таки я говорю Фимпелю-Тилимпелю:
— Можешь рассказывать дедушке что хочешь, задаток он с тебя все равно потребует.
Фимпель, ни на минуту не задумавшись, отвечает:
и пропадает в темноте. Я спрыгиваю с окна. Покоя моего как не бывало. Всякие мысли налетают на меня, будто мошки. Значит, Фимпель всегда был таким фальшивым? Раньше-то я смеялся над ним, а сейчас готов плакать. Кто же посадил в него фальшь? Точно корень пырея, она всего Фимпеля обвила. А ведь он правду говорит. Я тоже слышал, что пионеры дали зарок не подглядывать в окна. Но я же только один месяц как пионер. Разве я могу все знать? Нет, не могу. Но ведь чуточку-то я уже знаю. Значит, я нарушил пионерский зарок. Теперь они не будут мне давать книжки читать! Пригнувшись, я бегу прочь. Если меня видел какой-нибудь пионер, я тогда пропал!
Оказывается, вовсе и не пропал. Я пошел к Пуговке и сказал ему, что я согрешил против пионерской заповеди.
— Какой еще заповеди? — спросил он меня.
— «Не заглядывай в окна ближнего своего». Правда ведь? «Бойся господа бога и возлюби его…»
— Хватит, хватит! — Пуговка затыкает себе уши. — У нас нет никаких заповедей. У нас есть десять пионерских законов. На, возьми. — И Пуговка дает мне листок. На листке напечатаны все десять пионерских законов.
— А я-то думал, вы всё больше насчет веры в бога стараетесь, Пуговка. Я ведь только чуть-чуть
