Немного посидит в гостях, а потом снова продолжает свой обход и все только посвистывает, как скворец. Он заходит к бургомистру Кальдауне, в трактир и на погост. На квартире у Пауле Вунша он спрашивает, когда вернется хозяин. Даже к обеду он не приходит домой.
— Да что же это такое! — восклицает дедушка за столом. — Неужто сын затем вернулся, чтобы по деревне шататься!
— Да оставь ты его, ради бога! Надо же выгуляться парню. Гляди, еще спугнешь его! Лучше уж сразу в гроб меня кладите…
Дядя Маттес и вечером не приходит. Он сидит в гостях у фрау Клари и разговаривает с нашим солдатом. У фрау Клари щеки порозовели. Она снует туда и сюда, накрывает стол и приносит деверю домашние туфли, которые сама сшила из обрезков.
— Ну, знаешь, если ты меня так и дальше обхаживать будешь, я, пожалуй, и на ночь останусь! — говорит дядя Маттес и громко смеется.
— Очень даже хорошо, если ты останешься. Одна кровать у нас свободна. Мальчик еще не перебрался к нам.
Дома бабушка приготавливает светелку нашего солдата для дяди Маттеса. Дедушка притих и сам приносит ему постель. Для дяди Маттеса ему небось ничего не жалко! Потом он садится возле печки и ждет, пока бес снова не потянет его за язык.
— Кашу-то заварил, а масло где? Приехал шалопай, бродит по деревне, будто пятьдесят моргенов даром даются.
Кто-то робко стучит в дверь.
— Заходите, заходите! — кричит дедушка и вскакивает с припечи.
На кухне стоит выряженная по-воскресному Кэте Кубашк. В руках у нее завернутый в бумагу горшок с цветком.
— Не рано я? — спрашивает она и снимает платок с головы.
— Какое там! Мы уже ждем.
Дедушка снимает с Кэте Кубашк пальто и, пританцовывая, проводит ее в комнату. Кэте не знает, что ей делать со своим цветком.
— Так оно уж… Сами знаете, как бывает, — говорит дедушка. — Не пришел еще сынок. Застрял небось где-нибудь.
Кэте Кубашк разворачивает цветок. Это кактус, который как раз цветет.
— Разорились небось на цвет-то? — подмазывается дедушка. — Ты поставь горшок там, где у нас Маттес сидит.
Бабушка прислушивается, нет ли кого во дворе.
— А ведь там пришел кто-то, старик!
Тило рвется с цепи.
— Маттес, наверно.
Дедушка вздыхает с облегчением. В сенях слышатся шаги. Дедушка распахивает дверь. Свет, падающий из кухни, освещает Марту, дочку каретника Фелко. В руках у нее что-то завернутое в шелковую бумагу.
— Темно-то как! А на дворе холодно, милые вы мои! Не опоздала я?
Дедушка с бабушкой обмениваются многозначительными взглядами.
— Заходи, заходи, толстушка! Чем поздней, тем веселей.
Бабушка берет руки Марты в свои и растирает их:
— Вот и хорошо, что зашла. Сейчас я кофейку сварю. Да и пирожок у нас испечен.
— А Маттес где? — Марта Фелко заглядывает в комнату и, увидев, что там сидит Кэте Кубашк, краснеет до ушей.
— Да, Маттес!.. Маттеса пока нет. Видно, засиделся. Мода такая у них пошла, у молодежи-то.
Кофе дымится. В комнате пахнет пирогами. Печка поет. Дедушка беседует с Кэте Кубашк:
— А у вас была сурепная блоха?
— Нет.
— А ведь какая вредная тварь — ничем ее не выведешь!
— Да?
— Ты, стало быть, не знаешь, какая она из себя?
— Нет.
Кэте неинтересно, какая из себя сурепная блоха. Ей больше хочется узнать, какой из себя дядя Маттес.
Марта и бабушка завели речь о последней танцульке.
— А ты, Марта, не выходила на улицу, когда музыканты отдыхали?
— Нет, не выходила.
— А когда девушки в первый раз кавалеров выбирали, ты кого выбрала?
— В первый-то раз я никогда никого не выбираю, а то еще болтать начнут.
Бабушка, довольная, кивает:
— Так, стало быть, ты себе милого еще не выбрала?
— Нет. — Марта все поглядывает на дверь.
Кэте Кубашк прерывает беседу про сурепных блох и, вся красная, выходит на кухню:
— Хороша, нечего сказать! Сидит тут, будто ангел какой! А мы все видели: во время перерыва ты со стекольщиком из Зандберге любезничала.
Марта вскакивает как ошпаренная:
— А сама-то! Стыдно и говорить, а то про тебя такое можно рассказать…
— А что ты можешь сказать?
— С Генрихом Кальдауне вы что в лесу делали? Грибы собирали?
— А тебя разве он не провожал?
— Я его и не просила вовсе.
— Пойдем поговорим с глазу на глаз.
Кэте Кубашк тащит Марту за собой в комнату. Дедушка, качая головой, остается на кухне.
— Ай-яй-яй! — восклицает он, наклоняется к бабушке и спрашивает: — Ты какую звала?
— А ты какую? — шепотом отвечает бабушка.
— Толстуха Фелко не по мне. Больно бахвалистая.
— А эта костлявая Кэте? Кому она нужна? — Бабушка перестает шептаться: — Кудри-то крутила- накрутила, и не поймешь даже.
— Тсс! — шипит дедушка и, громко топая, возвращается в комнату.
Девушки, очевидно, договорились. Обе они сидят в обнимку возле печи.
Дедушка включает радио. Из ящика раздается бойкая музыка. Дядька поет про то, как он по пуговицам подсчитывает, есть у него какой-то там шанец или нет. Дедушка топает в такт ногой:
— Ничего вещичка!
Некоторое время он слушает, как дядька в радиоящике подсчитывает, потом, поплевав в ладоши и пригладив свой ежик, на цыпочках подходит к Кэте и отвешивает ей поклон. Кэте пихает Марту в бок. Девушки хихикают. Дедушка снова кланяется. Кэте не хочется обижать своего будущего свекра. Она встает и поправляет на себе платье. Дедушка обнимает ее и чего-то ждет.
— Разве это настоящий вальс! — замечает он и начинает водить Кэте по комнате.
— Вы и водить-то не знаете как, дедушка Краске! — Кэте подмигивает Марте.
Дедушка старается как может. С Мартой Фелко он тоже проходится по комнате.
— Тут прыгать надо, дедушка Краске, это бугги-вугги. Дедушка может и попрыгать. Бабушка решает, что дедушка танцует польку.
Так проходит время. Марта Фелко развернула свой сверточек, вынула пару шерстяных носков и положила их рядом с цветочным горшком, который принесла Кэте Кубашк. Бабушка внимательно осматривает носки. Даже очки надела, чтобы проверить, ровные ли петли. Потом недовольно покачивает головой.
Кофе выпит. Пирог съеден. Дедушка сидит и дремлет на диване. А дяди Маттеса все нет и нет.
