Солдаты подпевали. Танцевать было запрещено. Что не разрешалось на родине, того не могли требовать боевые войска. Да и как танцевать? Разве хватило бы дам? Ни в коем случае.
— пел железнодорожный обходчик Август Богдан. Он не хотел гуляша. «Кто знает, чего они туда напихали…» Свою порцию еды он обменял на французский коньяк, был уже пьян и кивнул чавкающему Крафтчеку:
— Я думал, вы, католики, по пятницам поститесь.
— На войне пост отменен, иначе мы можем обессилеть и попасть на съедение врагу, — ответил Крафтчек.
Маршнер подмешал немного пепла от папиросы в красное вино, дал стакан гардеробщице и чокнулся с ней.
— подпевал он оркестру.
Растерянный Вайсблат стоял у двери офицерской комнаты, высматривая свою Элен. Станислаус попросил шнырявшего мимо Роллинга чуть приоткрыть дверь и по возможности не закрывать ее.
— Для Вайсблата я ни за что этого не сделаю, — сказал Роллинг и помчался с пустыми стаканами к стойке. Загадочный Роллинг! Станислаус сам стал за дверью, крепко придерживая ее. Теперь Вайсблат мог заглянуть в офицерскую комнату. Он приподнял штору, выжидая. Какой-то ординарец оттолкнул Вайсблата в сторону, но он снова стал на свое место, делая знаки головой. Дверь вырвали из рук Станислауса. Вайсблат оживился.
— Она мне кивнула, будто послала привет! — Он чокнулся со Станислаусом.
Элен сидела между адъютантом и командиром дивизиона. Командир кое-как наскреб из своего скудного запаса несколько французских слов, приправляя их бесчисленными поклонами.
— Voulez-vous un peu… un… э-э-э… peu sauver, madam?[21] — спросил он и помахал бутылкой шампанского.
— Oh, non, non, non, pas sauver quelqu’un ici,[22] — ответила Элен и весело рассмеялась.
В адъютанте взыграла ревность:
— Разрешите обратить внимание господина майора, что французское слово sauver ничего общего с питьем не имеет.
Командир дивизиона ничуть не смутился.
— Займитесь фрау Бетц, хе-хе-хе, — сказал он.
Адъютант поджал губы.
— Смешно, не правда ли? — спросил командир Элен.
Фрау Бетц подтолкнула мужа.
— Вот уж не думала, что он способен иметь дело с потаскушками, с такими, что на празднике урожая вешаются на каждого мужчину.
Ротмистр протер уголком скатерти свое пенсне, снова напялил его, взглянул на командира дивизиона и сказал:
— Придержи язык, Резерль, мы здесь не одни.
Роллинг принес еще шампанского. Он налил сперва майору, но получил замечание от адъютанта:
— Раньше даме, понятно?
Роллинг протянул руку за сумочкой Элен, она лежала на пути и мешала ему. Тонкие, узкие руки Элен взметнулись за сумкой. Она торопливо прижала ее к себе. Роллинг получил второе замечание. Офицер для поручений получил приказ освободить Роллинга.
Элен следила за спором между офицерами; она отпила немного вина и положила сумочку, лежавшую у нее на коленях, обратно на стол, потом метнула глазами в майора и, коверкая немецкие слова, сказала:
— Разрешить немного петь?
— Браво!
Адъютант постучал о стакан.
— Прошу спокойствия, нам споют.
Господа с наслаждением откинулись на спинки кресел.
— Сейчас эта потаскуха еще и запоет, — сказала пивоварша Бетц.
Ротмистр цыкнул на жену.
Элен стояла в глубине зала. Офицеры перекрутили себе шеи. Элен, вся в черном, не видела ни одного из этих сластолюбивых мужчин. Она смотрела в окно, куда-то вдаль. Казалось, она молится, очень сосредоточенно, очень тихо.
Офицер для поручений вышел, чтобы найти смену Роллингу. Дверь он оставил открытой. У двери стоял Вайсблат. Он кивнул Станислаусу:
— Послушай, она поет!
Элен ходила вдоль офицерского стола и самозабвенно пела для кого-то далекого-далекого.
