рухнула, заржала, захрапела. Какой-то босниец крикнул: «Мама!»
«Пресвятая матерь, сжалься надо мной, ведь я отдал свой амулет за десять ока маслин. Это, может быть, и слишком дешево, но я не рассчитывал, что у чернокожих есть ружья!»
Они долго лежали, отыскивая глазами то горное гнездо, из которого их обстреливали. Итальянцы, которые до сих пор занимали эти острова в Эгейском море, участвуя в Великой германской войне, защищались. Не желают они больше воевать вместе с Германией. Но не желают они и уходить с островов, на которых война была для них терпимой.
Двое связных бросились в море. Пули летали вокруг них, как камешки играющих детей. Связные плыли к канонерской лодке.
— Быть наготове! Примкнуть штыки!
Станислаус содрогнулся. Примкнуть! Что за насмешка! Одно орудие убийства примыкают к другому. Он изо всех сил тянул заржавленный тесак, морской песок хрустел между ножнами и клинком. В одного из связных попала пуля. Он беззвучно исчез в розово-красном отблеске моря. Второй связной доплыл до канонерской лодки. Треск, сноп огня, осколки камней, удар молота с неба. Утренняя тишина была разорвана, крики приморских ласточек подавлены и предутренняя заря раздроблена на куски. Немецкий удар молота. Стреляла корабельная артиллерия. Из горного гнезда итальянцев сыпался поток щебня, и серые тучи смерти тянулись в море. Два, три, четыре… двадцать таких ударов молота, высоко, низко, снова глубже и на ту сторону, через остров, туда, где должен был находиться город… Затем тишина. Смерть перевела дыхание.
Уши Станислауса оглохли от пушечного грохота. Казалось, что ласточки беззвучно реют в воздухе. В горном гнезде подняли белый флаг. Солдаты роты Бетца кричали ура, ура и еще раз ура! Мощь их пушек победила.
Они заняли остров. Итальянцев взяли в плен. Их было немного. Их привели на корабли и спросили, что они предпочитают: «Дальнейшую службу в немецкой армии или плен?»
Большинство предпочло плен. Capitano, руководившего безнадежным сопротивлением итальянских солдат, не нашли, хотя остров был невелик. Прусским походным шагом можно было пересечь его в два-три дня.
Маленький город, белый, светящийся издали, построенный как гнездо ласточки на скалах, несколько деревень, несколько разбросанных хижин в фруктовых садах и на склонах гор, хижины пастухов с хлевами для скота, сложенными из скалистого бута, как и тысячу лет назад. В скалах острова имелись, однако, ущелья, тайники. Вход в них был не шире, чем лаз в лисью нору.
Корабли ушли. Эскадрон Бетца остался на острове. Командир дивизиона охотно оставил здесь этого ощетинившегося ротмистра, капитана и всезнайку. Пусть баварский пивовар использует свой опыт четырнадцатого — восемнадцатого годов здесь, на этом острове, и защищает его, как умеет, от выжидающих англичан. Сердце командира обратилось к острову, который носил звучное имя Санторин.
Эскадрон Бетца разместился. Пивовар — комендант острова вселился в белое здание магистрата маленького города.
Уже в первый день Бетц приказал стянуть все рыбачьи лодки острова и поставить их на прикол в гавани, почти что у своих ног.
Теперь не стало даже тощих маленьких рыбешек, и обитателя острова поняли, что пришли немцы.
28
Время шло. В синем море белел остров. Небо было высокое. Солнце вставало утром из воды, объезжало лазурь небесного поля и вечером снова погружалось в воду. Война осталась где-то далеко. Станислаус и его товарищи не знали бы, что она еще существует, не будь капитана Бетца из Бамберга, лейтенанта Креля из Халле и серого ящика радистов. Они вновь и вновь напоминали людям о войне и о том, что стоят здесь на страже Германии.
Когда Станислаус был свободен от караульной службы в гавани, он брал рыбачью лодку и уходил на веслах в море. Он ловил рыбу, грелся на солнце или задумывался и размышлял о своей жизни. Времени у него хватало с избытком. Когда-то его жизнь переполняли желания. Нередко и любовь, эта таинственная сила, овладевала им, будоражила его и трепала нить его жизни. Все это отошло в прошлое. Теперь он всего-навсего пустой ящик, который посылают то туда, то сюда, труп, который окольными путями несут к могиле.
Из Пирея пришло судно. Оно привезло провиант и почту. Писем для Станислауса не было. Ни с кем в Германии он больше не связан. Кого ради стоял он здесь на карауле? Пожалуй, ради великого германского рейха. Судно снова ушло.
Вайсблат получил большую коробку «Амариллы». Мать Вайсблата «левым путем» добыла эту коробку. «Амарилла», шоколад и все хорошие вещи в Германии имелись еще только для летчиков. Летчики — это герои! Они сражались и сражались, и все же вражеские бомбы сыпались на Германию, как из мешка. С каждым днем некий господин генерал-фельдмаршал Геринг все больше превращался в Майера.
Мать Вайсблата была весьма озабочена тем, чтобы Иоганнис вернулся домой и написал книгу о переживаниях во Франции, которые сделали его больным. Он не приехал. Он проехал мимо родины. Плохие времена для поэта!
Вайсблат вытер лоб, который даже здесь, на юге, не загорал, а только становился красным, как рак. Пожилая почтенная дама! Как она представляла себе войну? У нее почти столько же излишних забот по поводу ненаписанной книги сына, как у его товарища Бюднера. Однажды, несколько лет назад, Вайсблат вычитал у Гете, что не годится слишком много говорить о своем будущем произведении. Вайсблат считал, что Гете прав. Каждая классическая страна обволакивала Вайсблата своим очарованием. Одной из таких стран была Франция, но придет время — и все, что с нею связано, вспомнится. Здесь Греция, ее тоже предстоит пережить и прочувствовать.
Когда Вайсблату не надо было стоять на страже Великой Германии, он бывал вечерним гостем в доме одного священника, с которым жила его племянница, дочь брата. Правительство Метаксаса посадило брата священника в тюрьму. Говорили, что он коммунист. Когда итальянцы прогнали Метаксаса, брат священника остался в тюрьме, а когда пришли немцы, то и они его не выпустили. Разве у Муссолини и Гитлера такие же взгляды на коммунистов, как у их врага Метаксаса, которого они осилили и победили? На это Вайсблат не знал, что ответить. Дело в том, что Вайсблат был поэтом и никогда в жизни не ступал на подлую арену политики.
— Поэт, — сказал Вайсблат. Он сочно произносил это слово. Они со священником беседовали по- французски, и Вайсблат был в доме священника возвышенным, другим человеком; человеком, который в сфере духовного чувствовал себя как дома.
Поэт Иоганнис Вайсблат был на верном пути к тому, чтобы забыть некоего Станислауса Бюднера, который когда-то спас ему жизнь в темных лесах у полюса. Что давала ему дружба с этим ворчливым одиночкой? Бюднер был почти что нигилистом. Таким можно быть в немецкой казарме или в карельском девственном лесу, но не в классической Греции. Все хорошо в свое время!
И все-таки однажды Вайсблату снова понадобился нигилист Бюднер. Поэту приглянулась племянница священника. Вайсблат и Зосо подружились. Вайсблату, человеку светскому, не мешало, что Зосо была дочерью того, кого называли коммунистом. Зосо была девушкой своеобразной, сладким сырым материалом, который можно было формировать в соответствии с представлениями Вайсблата. В присутствии дяди они так мило болтали по-французски.
Они вместе раздували огонь на кухне, чтобы сварить кофе из земляных орехов. Их руки соприкасались, когда они подбрасывали в огонь лишайник. А когда раздували огонь, их губы разделяло расстояние не более чем в два сантиметра.
