к окну. Станислаус пил сладкое вино. Горечь оставалась. Она подымалась из сердца.
— Снова самолет, — сказал вахмистр, стоявший у окна.
Станислаус не отвечал. Он чувствовал действие вина, но горечь не исчезала. Гуденье снаружи стало слабее.
— Улетает, — сказал Цаудерер и облегченно вздохнул. — Выберемся ли мы отсюда благополучно?
Станислаус не отвечал. Он снова включил электричество. Цаудерер приготовился уходить. У самых дверей ему что-то пришло в голову.
— Продовольственного судна в виду не имеется, понятно? — Он дергал пуговицу своей прусской куртки. — Кухня должна хозяйничать с расчетом на будущее.
Горечь перешла на язык Станислауса:
— У нас нет будущего.
Вахмистр возвратился. Будущее его интересовало.
— Как?
— Убийцы не имеют будущего.
— Вы! — Вахмистр снова стал у окна. — Я не убийца, понятно?
— Никому не интересно, что вы сами о себе утверждаете. Вы тут. И этого достаточно. Вы не без убийства пришли сюда.
Вахмистр распахнул окно. С моря дуло.
— Обдумайте свои слова!
— Вы убили по меньшей мере одного человека.
Цаудерер потупил глаза. Выглядело так, будто он считает щели в полу.
— Признаю, вы имеете доступ к тайным силам, понятно. У вас дар… Но я никого не убивал.
— Вы убили человека в Цаудерере, иначе вы не были бы здесь.
Фельдфебель вспылил:
— А вы?
— Я убил Бюднера!
Цаудерер так и сел на продуктовый ящик Вилли Хартшлага. Карельская фанера затрещала. Птичий голос Цаудерера задрожал:
— Прошу вас, Бюднер, мы солдаты…
— Мы убийцы, — крикнул Станислаус. — Нам не на что надеяться!
— Философия! — пищал Цаудерер. — Я это знаю, понятно?
Вилли Хартшлаг проснулся от треска своего продуктового ящика.
— Придержи язык, Бюднер, я доложу о тебе.
Вахмистр выбежал вон. Вилли Хартшлаг снова повернулся к стене. Станислаус слышал, как Цаудерер топал по темным сеням.
— Если меня отправят в лазарет, пусть ящик пошлют со мной, — сказал Хартшлаг.
Станислаус стал язвительным.
— Кто о нем позаботится, если меня засадят?
Хартшлаг наполовину обернулся.
— Охота тебе так разговаривать в присутствии вахмистра?
Топот ног в сенях приблизился. Цаудерер вернулся.
— Я больше не стану молчать, — сказал Станислаус.
Хартшлаг быстро повернулся:
— Теперь замолчи, у меня руки чешутся.
В двери повернули ключ. Так вот для чего возвратился Цаудерер.
С моря подуло сильнее. Или это шумело в голове у Станислауса? Он подошел к окну.
— Ветер, — сказал он, пряча за этим словом свои мысли.
Хартшлаг не шевелился. Станислаус взял лежавший на ящике карабин Хартшлага и прислушался.
Хартшлаг глубоко дышал. Он спал. Станислаус переложил к себе патроны Хартшлага, еще раз прислушался к ветру и выпрыгнул из окна.
Когда он добрался до первой горной вершины, внизу в гавани раздался сигнал тревоги. Станислаус был горд тем, что сигнал тревоги дан из-за него, и всей душой желал, чтобы Роллинг мог это услышать.
31
Пещера была просторная и сухая. В ней было ложе из лишайников. Станислаус отсиживался в пещере третий день. Угнетала темнота. Станислауса привел сюда пастух, которого он прозвал Авраамом. Пастух приходил к нему каждую ночь и три раза кричал совой, прежде чем спуститься к нему. Авраам приносил еду, приносил питье. Он зажигал лучину, так как они не могли объясняться, не видя друг друга.
В эскадроне прекратили дальнейшие поиски Станислауса. Считали, что он убежал с острова. Часовой из гавани донес, что не хватает одной лодки, той лодки, которая унесла Мельпо и capitano.
— Что будет со мной? — спросил Станислаус.
— Подождать, немного подождать! — Авраам показал отрезок времени руками. Он был длиною в десять сантиметров.
Станислаус размышлял и спал. Он мало ел, мало пил, много думал и снова спал. Он утратил чувство времени. Его часы остановились в тот вечер на море. Он все снова и снова продумывал свою жизнь до самой последней минуты. Он ни в чем не раскаивался и все еще был готов покончить с жизнью. Слишком мало мог он, одиночка, сделать для того, чтобы изгнать злодеяние из мира. Его усилия были напрасны.
Он услыхал царапанье у входа в пещеру. Покатился маленький камень. Авраам пришел? Неужели опять миновал день? Крика совы не слышно, но кто-то сюда топает. Неужели они его все-таки нашли? Снаружи, вероятно, солнце, ясный день? Не заметили ли они следов, которые вели к пещере? Он схватил карабин. Будешь стрелять? Нет, ты не будешь стрелять. Это, может быть, Крафтчек, или этот жалкий Цаудерер. Нет, ты не будешь стрелять. Станислаус отложил карабин в сторону. Теперь то, что должно произойти, вот-вот произойдет. Он снова схватил карабин. Ты гораздо больше цепляешься за жизнь, чем тебе кажется. В общем ты хвастун. А если это Вайсблат — ты и его застрелишь? Он снова отложил карабин в сторону. Он даже отбросил его. Он не хотел иметь возможности схватить его одним движением руки. Впереди кто-то зашептал. Он что-то схватил. Это были волосы девушки. Легкий вскрик.
— Станлаус! Станлаус!
Он отпустил ее. Ему стало стыдно. Это была Зосо.
Она стащила с него подбитые гвоздями сапоги и надела ему на ноги какую-то обувь. Она очень старалась.
— Fuyez! Fuyez![27] — бормотала она. Станислаус подумал о другой парочке влюбленных — во Франции. Расплачивались ли теперь с ним за его помощь? Может быть, все-таки стоит быть человеком и поступать по-человечески?
До берега моря было теперь недалеко, он увидел там часового и остановил Зосо. Зосо вырвалась от него. Неужели она так плохо видит? Он снова схватил ее. Часовой обернулся. Станислаус подумал о своем оружии. Оно осталось в пещере. Итак — конец!
Часовым был Вайсблат. Он тихо бранился:
— Где же вы были так долго?
Зосо увлекла их обоих за собой.
Они пришли к лодке. Там кто-то сидел. Они вошли в лодку.
В лодке сидела Мельпо. Она молча кивнула и оттолкнулась от берега. Девушки не пустили мужчин на
