совсем недавно. В пустом, запертом на ключ помещении!
Но самое жуткое было даже не в этом. Представьте-ка себе: старинный клавесин, который стоял как раз напротив стола, действительно ЗВУЧАЛ! Крышка была откинута. Вертящийся стульчик приставлен был к инструменту. И далее клавиши, подрагивая, перемещались туда-сюда, как если бы чьи-то пальцы нажимали на них… Но самого главного не было. Самого-самого главного: музыканта.
Не могу вам даже и описать, как сильно меня околдовало это зрелище. Я так и застыл у двери… Я даже не решался переступить порог, только смотрел и слушал. Мой кот тоже застыл у порога. Он прямо весь дрожал от возбуждения. Наверное, что-то ему удалось увидеть такое, чего не мог видеть я сам. Он не крутил головой, а смотрел в одну точку, туда, где должен был сидеть музыкант.
Повторяю: в комнате я никого не заметил. Но в то же время у меня было такое чувство, что здесь кто-то есть. Потому-то мне было страшно переступать через порог… Я подумал-подумал и решил, что лучше прийти сюда завтра вечером, спрятаться и ждать, а пока хорошо бы убраться подобру-поздорову. Но не успел я дотянуться до дверной ручки, как игра прекратилась.
Интересно, что будет дальше?
А дальше было вот что: крышка клавесина сама собой закрылась. Стульчик сам собой отодвинулся. Свеча сама собой погасла! Меня от страха прошиб холодный пот. Амадей попятился в коридор и слабо мяукнул. Я, наконец, не выдержал и закрыл дверь — у меня уже ноги подкашивались…
Что делать?
Пока я размышлял, в комнате опять началась музыка: на этот раз играл оркестр. И как играл! Я вам даже передать не могу. Но, может быть, вы сможете себе это представить, если как-нибудь ночью, не зажигая света, включите у себя в комнате проигрыватель с пластинкой 7-й симфонии Бетховена… Там есть сказочная 2-я часть. Найдите, попробуйте! Вы тогда хоть немного поймёте моё состояние… Ночь. Неясный лунный свет из окна. Очень слабое свечение на крышке рояля, на раструбах валторн, труб, тромбонов. И в этом светящемся сумраке — волшебная ночная музыка!
Я осмелел. Я решил, что, если теперь я тихонечко войду, никто меня не заметит (я всё ещё был уверен, что кто-то там прячется).
Осторожно, стараясь не наткнуться на что-нибудь, я начал пробираться вдоль стены в глубь комнаты. Над моей головой рыдали скрипки. Виолончели вторили им справа от меня, у противоположной стены. В углу гудел контрабас. Музыка текла дальше: включались новые и новые инструменты. Для меня это всякий раз было неожиданно: то откуда-то виолончели запоют, то звучат гобои с фаготами, то вдруг трубы… Каждый раз я оглядывался: мне казалось, что вот-вот я увижу, наконец, того, кто приводит в действие всю эту несметную массу звуков! Но никого, конечно, я не увидел.
Не скажу, чтобы мне это прибавило смелости. Но в то же время -с каким восторгом я слушал музыку! Спасибо моей сестре: она хорошо позаботилась о том, чтобы я знал классиков, мы с ней переслушали уйму разных произведений — и теперь сама музыка утешала, успокаивала меня. А в особенности, когда началась середина второй части, помните, там где вступает нежный тихий кларнет? Чудо! Я так и застыл на месте: красота победила страх.
А потом музыка подошла к завершению. Повторилась первая, колдовская тема… Она прозвучала у струнных, у фаготов, у валторн… Последний аккорд!
И тут в моём сознании чётко прозвучали чьи-то слова:
— Превосходно, господин Бетховен!
Это было уже слишком. Я почувствовал, что мне становится дурно, как будто я долго-долго кружусь на карусели… И я не выдержал: быстро проскользнул к двери, выскочил в коридор, запер комнату и еле-еле добрался до своего дивана. На одеяле меня уже ждал мой Амадей: он удрал гораздо раньше. Нас обоих трясло, как в лихорадке.
Музыки мы в эту ночь больше не слышали. Но и в тишине я долго не мог уснуть.
V. Машенька
После нашего приезда прошло уже несколько дней. По-прежнему мы с Вовкой ничего не можем понять. Но я заметила, что Вовка всё время крутится возле дверей Музыкальной Комнаты, а один раз я его застала там, за дверью. Это было вечером.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я его очень строго.
— Надо же нам, в конце концов, разобраться, что тут происходит, — смущённо объяснил Вовка.
— Нечего тебе тут стоять. Ступай в свою комнату и сюда больше носа не показывай. Я как-нибудь сама во всём разберусь, — пообещала я Вовке и тут же об этом пожалела.
Легко сказать: «разберусь»! А как выполнить? Чтобы разобраться во всём, надо ведь остаться тут на целую ночь… Весёленькое дело. Могу ли я решиться на это? Решиться придётся, ничего тут не сделаешь, иначе я рискую непоправимо упасть в Вовкиных глазах.
Вот так и вышло, что я вдруг решила остаться в нашей Музыкальной Комнате на целую ночь.
Конечно, я забралась в самый укромный угол: спряталась за рояль. Сижу, жду. На улице уже темно. Если б не луна, ничего бы не было видно. Но к лунному сумраку глаза привыкают легко. Очень долго ничего в комнате не происходило. Я сначала подумала, что ночь пройдёт без происшествий, а значит, я спокойно могу идти спать. Напрасные мечты!
Я, наконец, услышала разноголосое пение половиц: всё ближе, ближе… Кто-то приближался к двери. Дверь, однако, так и не открылась. Я замерла: теперь я ловила каждый шорох. С полминуты длилась тишина. Наконец половицы зазвучали уже в комнате — и опять-таки я никого не могла увидеть. Это было очень страшно. И странно. Не сами лее по себе они могут звучать!
Я так увлеклась слушаньем половиц, что перестала вглядываться, а потом едва не закричала: в трёх метрах от меня вдруг от стены отделилось что-то тёмное и поплыло к середине комнаты.
Кто это? Кто?!
Мне понадобилось какое-то время, чтоб понять: не «кто», а «что»! По воздуху, раскачиваясь, плыла виолончель. Просто так. Сама по себе. Рядом с нею, то догоняя её, то отставая, парил в воздухе смычок. Затем я услышала лёгкий стук, совсем близко. Было похоже, что это стукнула крышка рояля — того самого, за которым я пряталась… Я выглянула и стала напряжённо всматриваться: кто же всё-таки это делает? Но никого по-прежнему не увидела.
А потом послышалась музыка… Звучала та самая виолончель, и аккомпанировал ей тот самый рояль. «Сентиментальный вальс» Чайковского. Очень простодушная, очень мелодичная, очень искренняя вещь. Если бы я слушала её где-нибудь в концертном зале, мне было бы спокойно и светло на душе. Но здесь, ночью, в неосвещённой комнате, наедине с музыкой, которая звучала САМА ПО СЕБЕ, ни о каком покое для меня, конечно, не могло быть и речи.
Я слушала, смотрела и не верила ни своим глазам, ни своим ушам.
Виолончель стояла торчком посреди пола. По струнам взад-вперёд елозил смычок. Звучал рояль. И — никого вокруг…
Как это понимать?
Мне захотелось выйти из моего укрытия и схватить эту виолончель и этот смычок, — поймать инструмент, так сказать, на месте преступления, — хотелось крикнуть: «Эй! Ты чем тут занимаешься, а?!» Но смелости на это у меня, конечно, не хватило.
Виолончель благополучно доиграла свой вальс, и вслед за этим в моей голове вдруг прозвучала чья- то фраза:
— Без сомнения, господа, это очаровательная ночная музыка… Может ли маэстро Чайковский представить нам ещё что-нибудь?
Я схватилась за голову: мне показалось, я схожу с ума. Ведь фраза-то прозвучала только в моей голове! Я её услышала не ушами, а как бы «внутренним» слухом… Но и задумываться над этой новой неожиданностью мне было некогда: я услышала новую музыку, опять хорошо знакомую. Это было вступление к 2-му действию балета «Лебединое озеро» — картина лунной ночи…
Играл целый оркестр. Но на этот раз инструменты не путешествовали по комнате — каждый звучал
