нет.
Вначале июля Сталин пришел к выводу: «Мы использовали уханскую верхушку как только можно было ее использовать. Те-
перь надо ее отбросить»63. Но Коминтерн призывал: «Ухань должен быть центром за другой путь развития КитаяБ», и в то же время, наученный горьким опытом союза с Чан Кайши, давал указание коммунистам: «Стройте свои вооруженные силы»64. Военные приготовления коммунистов были замечены левыми гоминь-дановцами. В июле и они разгромили КПКи объединились с Чан Кайши. Тысячи коммунистов погибли. Вотчаянии КПКпопыта-лась поднять восстания в городах Китая. ВКантон для этого прибыли эмиссары Коминтерна, в том числе видный деятель ВКП(б) В. Ломинадзе. Но население не поддержало коммунистов, и выступления были подавлены.
Китайская катастрофа потрясла коммунистов всего мира. Последние надежды на мировую революцию рухнули, тысячи китайских товарищей погибли. Сталинская политика потерпела полный крах. Части оппозиционеров «казалось, что столь очевидное банкротство сталинской политики должно приблизить победу оппози-ции»65. Это позволило Троцкому утверждать: «буржуазия, о которой говорилось, что мы ее используем и выбросим, как выжатый лимон, использовала на деле нас. Мы помогли ей сесть в стремя, она нас ногой отбросила, захватила всю власть, обескровила пролетариат. Аза неделю до этого Сталин брал на себя ответственность за политическую линию Чан Кайши. Это худший обман партии, - этого никогда не было в истории нашей партии,- говорят, что Центральный Комитет «все предвидел», а на деле было прямо противоположное»66. Итак, Сталин ошибся в Китае. Значит, он может ошибаться и в СССР. Оппозиция была права в критике китайской политики, значит, она может быть права и в отношении НЭПа.
Военная тревога и наступление оппозиции
Разгром коммунистического движения в такой огромной стране, как Китай, создавал впечатление, что империализм переходит в глобальное контрнаступление, что нужно ждать нападения на СССР. Это подтверждалось и серией событий накануне переворота Чан Кайши. Произошли налеты на советские представительства в Лондоне и Пекине с последующей публикацией захваченной документации о вмешательстве СССР в дела Китая и Великобритании. Отношения с последней тоже стали быстро ухудшаться, что объяснялось прежде всего советской поддержкой
стачки британских шахтеров. Вмае 1927 года дипломатические отношения с Великобританией были разорваны. В советском руководстве опасались, что страны Запада могут предпринять военную акцию против СССР с помощью стран Восточной Европы. Поэтому шокирующее впечатление в Москве произвело убийство советского посла П. Войкова в Варшаве 7 июня. Его сравнивали с выстрелом в Сараево, который спровоцировал Первую мировую войну, и ждали новых провокаций.
В стране началась военная тревога. На этот раз это была не пропагандистская шумиха: «существующая ныне паника, которая слышится в каждом публичном выступлении и читается в каждой статье партийных лидеров, не «поддельная»Б, эта нервозность успешно передается всему советскому народу»67, - докладывал британский дипломат. Чехословацкий дипломат также сообщал, что в 1927 году «увеличивается число санитарных поездов. Многие фабрики и заводы перешли к работе на оборону…»68. Но СССР все еще был слишком слаб, чтобы воевать с коалицией своих западных соседей, поддерживаемых Великобританией и Францией.
Военная тревога только обострила кризис НЭПа. Э. Карр комментирует: «В1927 году кризис во внешних делах СССР, а также первый взрыв увлеченности планированием отвлекли внимание от аграрных проблем. Урожай, хотя и менее обильный, чем в 1926 году, был вполне удовлетворительным, и предполагалось, что хлебозаготовка, как и в прошлом году, пройдет спокойно. Эта уверенность была совершенно неоправданной. По сравнению с предыдущим годом настроения изменились. Тревожная международная ситуация, разговоры о войне, об оккупации - все это беспокоило теперь и деревню. После двух урожайных лет крестьянин впервые с начала революции наконец почувствовал себя уверенно. Узажи-точного крестьянина были запасы зерна и денег. Промышленные товары, которые ему могли бы понадобиться, купить было почти невозможно. Деньги опять обесценивались инфляцией; в такой неопределенной ситуации зерно оказывалось самой надежной валютой. Крестьянам, имевшим большие запасы зерна, не было никакого смысла отправлять их на рынок. Поэтому осенью 1927 года зерна сдали государству чуть не в половину меньше, чем в 1926 го-дуБ «Зимой 1927/28 года в городах очереди за хлебом стали обычным делом, масло, сыр и молоко - редкостью. Государственные запасы зерна истощились»69.
Военная тревога стала лишь спусковым крючком давно назревавшего кризиса. Уже с начала года большевистское руководство предпринимало рискованные шаги, чтобы выйти из заколдованного круга, заставить зажиточных крестьян сдавать хлеб по более низким ценам. Государство отказалось от традиционного повышения цен весной, когда хлеб продавали владельцы крупных запасов. Считалось, что в условиях государственной монополии кулаки никуда не денутся и все равно продадут хлеб осенью. Но они не продали его. Крестьяне не были настолько богаты, чтобы отказываться от продовольствия, которое было необходимо самим. Более того, они сами регулировали объем производства, снижая его в соответствии с более чем скромными возможностями купить что-то у города. В 1926-1927 годах производство хлеба упало на 300млн. пудов70.
Троцкий оказывался прав в том, что если большевики не хотели потерять контроль над экономической ситуацией, а значит, и власть, им нужно было возвращаться к политике нажима и конфискации - другими методами их кадры не владели. Бухарин вынужден наметить пути отступления от прежней политики: «Мы должны теперь… сомкнутым фронтом, вместе с середняком, успешно начать более солидный нажим на нашего основного противника в деревне - на кулака»71. Зиновьев комментирует этот поворот официальной идеологии: «Значит, оппозиция боролась не даром. Значит, она была права - если даже у Бухарина смогла вырвать перед съездом такое заявление»72.
Все чувствовали, что «гражданский мир» хрупок, и коммунисты готовы перейти к террору в любой момент. На следующий день после убийства Войкова ОГПУрасстреляло 20«белогвардейцев». Вмире оценили этот акт как возвращение красного террора, за-ложничество. Эта конвульсивная реакция была порождена рекомендацией ОГПУ, которое здесь преследовало и собственную цель - спрятать «концы» провала операции «Трест». Дело в том, что в течение нескольких лет органы ОГПУкультивировали монархические кружки, создав из них контролируемую собственными агентами организацию. «Трест» с помощью ГПУвыстроил каналы переброски людей через границу. Это позволило арестовать международного авантюриста С. Рейли. Однако в 1927 году в СССР проникли несколько белогвардейцев (возможно, с помощью деятелей «Треста»). Оказавшись в СССР, боевики не пошли на доклад к руководству «Треста», а занялись террором. Они заложили
бомбу в помещение общежития ОГПУ (она была обнаружена до взрыва) и бросили бомбы в Центральный партийный клуб в Ленинграде. Один человек погиб, несколько было ранено. 8 июня одна группа боевиков безнаказанно ушла в Финляндию. Другую удалось уничтожить. Эти события напомнили советским руководителям, увлеченным внутренней борьбой, что эмиграция не дремлет. ОГПУ решило пожертвовать своим «рассадником монархизма», чтобы продемонстрировать успехи в борьбе с терроризмом и доказать внешним врагам, что не стоит рассчитывать на поддержку в стране. Для расстрела были отобраны деятели монархического подполья, эмиссары эмиграции, проникшие в страну в 1926-1927 годах, бывшие белогвардейцы и царские чиновники.
Расстрел 10 июня политически вернул страну ко временам военного коммунизма. Оппозиция чувствовала себя на коне - настали времена торжества ее вождей. Они рассчитывали, что в условиях военной опасности их опять призовут к руководству. Тем более что в вопросах внешней политики чуть ли не каждый новый день доказывал их правоту. Так, оппозиция выступала за прекращение работы Англо- русского профсоюзного комитета, где сотрудничали коммунисты и социал-демократы. Расстрел «заложников» вызвал возмущение представителей Генерального совета Британской конфедерации труда, комитет распался, что вызвало глубокое удовлетворение оппозиции: «протест генсоветчиков против расстрела нами двадцати белогвардейцев доконал идею англо-русского комитета»73.
Но Сталин не торопился мириться. Более того, оппозицию подозревали в том, что она будет принимать участие в обороне СССР на своих условиях. Это вызвало возмущение Троцкого и Зиновьева: «Клеветнические клички «пораженцы» и «условные оборонцы» к нам не пристанут, рабочие Вам в этом не поверят»74.
