подчиненное чужой воле?
Василий Степанович с любопытством заглянул в очки доктора. Он уже привык к городской, иногда витиеватой речи своего подручного и прекрасно его понимал.
— Пленное? — переспросил он и усмехнулся. — Почему пленное? Как было все наше, русское, так и есть… Вы то сообразите, Арсений Васильевич, — разве мыслимо такую величину в плен взять?
— А это? — доктор Великанов кивнул в сторону немецкой комендатуры.
— Это-то?
Василий Степанович махнул рукой.
— Не хозяева они здесь, Арсений Васильевич, и никакие, к шутам собачьим, не победители. Что сильны они сейчас, про то спора нет, только не с теми схватились — гусей по осени считают. Шутка ли — весь народ поднялся, отсюда слышно, как земля гудит! И здесь ничего у них не получается: лютуют они, а как жил народ своим умом, так и живет. Да что говорить, леса наши Полянские, к при. меру, взять — разве немец им хозяин? Шкода скорее пулю себе в лоб пустит, нежели на опушку выйдет. Идет и каждого куста боится.
Разговор навел доктора Великанова на иную тему, подсказанную некоторыми сокровенными соображениями.
— Кстати сказать, Василий Степанович, — проговорил он, понизив голос, — партизан поблизости нет?
Взявшийся было за фуганок плотник глянул на доктора.
— Партизан? Откуда они у нас возьмутся? Не слыхать что-то… Мужики да молодежь со своими ушли, старики одни, вроде меня, да старухи остались.
— Значит, нет партизан? — разочарованно переспросил доктор.
— Нету. А если бы и были, не узнаешь. О том на лбу не написано. Дело серьезное и тайное… Нут-ка, отмеряйте мне, Арсений Васильевич, от того комля метр и три четверти.
За дружескими разговорами дело ладилось споро, хотя Василий Степанович никогда не торопился.
— Работаю я сейчас исключительно одним трофейным инструментом, — начинал он беседу.
— Как это понять — трофейным?
— Ну, немецким… Выдали они мне полный комплект, потому что я свой, колхозный, полностью в надежное место укрыл. Нет такого резону, чтобы из-за дохлых фрицев его не по назначению тупить… Работаю ихним инструментом и удивляюсь — чудной он у них…
— Хороший?
— Сталь не хаю — стоящая, и в выработке аккуратность соблюдена, а вот настоящего мастерства никак он не понимает. У них каждый инструмент к одному делу предназначен, и, как ты им ни крути, ничего иного он не сделает. Вовсе бездушный инструмент.
— Это вы верно подметили, — подхватывал доктор, — именно бездушный. Скальпель какой-нибудь взять — и то чувствуется…
— Рубанок вот этот. Хочешь им с ребра миллиметр снять, а он круче забирает, и ничего с ним не поделаешь.
— Теперь у нас свой хирургический инструментарий изготовлять научились…
— Научились. Славный инструмент пошел… Каждый толковал о своем, но беседа получалась согласная.
Бывала и еще большая отрада. В хорошую погоду над селом по нескольку раз в день пролетали советские самолеты, и каждый раз это служило поводом для перерыва в работе.
— Летят! — говорил Василий Степанович, откладывая в сторону инструмент.
Мягкий басок родного мотора нарастал медленно, но неуклонно, превращаясь в грозный, предупреждающий гул.
— Шесть… восемь… двенадцать… — отсчитывал Василий Степанович. — Восемнадцать нынче!
Самолеты деловито уходили на запад, и оттуда иной раз доносились приглушенные могучие раскаты.
— Станцию наши бьют, по ихним эшелонам кроют, — соображал по направлению разрывов Василий Степанович. — А вы, Арсений Васильевич, полагаете, что в плену мы находимся. Разве это плен, если каждый день со своими видимся? Как были хозяева, так и есть!
После пролета самолетов Василий Степанович весело налегал на работу, напевая какую-нибудь забористую и задорную частушку.
В конце села расположился немецкий госпиталь: по движению санитарных автобусов можно было судить о напряженности боев и размерах будущих заказов. Получив заказ, Василий Степанович надевал очки, подходил к притолоке и крупными цифрами делал запись, сообщая итог доктору Великанову.
— На сегодняшний день имеет шестьсот семнадцать изделий. Не иначе, «катюша» работала.
Подобные разговоры велись, разумеется, вполголоса, потому что от двора комендатуры мастерскую отделяла тонкая дощатая стена сарая, просвечивавшая множеством щелей и дыр, а иные из немцев понимали русскую речь. Особенно досаждал Василию Степановичу ефрейтор Дрихель, обычно передававший заказы.
Однажды, заскочив не вовремя в сарай, он обнаружил некоторый запас крестов, изготовленных Василием Степановичем на всякий случай, в порядке патриотического оптимизма.
Усердие мастера, предвосхищавшего судьбу многих соотечественников, показалось ефрейтору подозрительным, и он закричал:
— Эт-то што?
— Кресты, — невозмутимо ответил Василий Степанович.
— Затшем? Заказ даван не биль?
Василий Степанович успел подмигнуть доктору Великанову.
— У нас, ваше немецкое благородие, на подобный случай резонная поговорка имеется: запас есть не просит.
Пословицы Дрихель не понял, но из духа противоречия зашумел:
— Просит! Ошень ест просит! Приказывай ломать!..
Василий Степанович попробовал обмануть ефрейтора, разобрав кресты, но это не удалось. Дрихель распорядился порубить их топором. Он пригрозил пистолетом.
— Вот собака! — проговорил Василий Степанович после ухода немца. — Учуял наше доброжелание.
Прямо за стеной сарая росла необычайно большая и развесистая липа. Чины комендатуры, заезжие офицеры, а иногда и сам обер-лейтенант Ренке очень любили сидеть в ее тени. И случилось так, что меряя сложенные у стены сарая бревна, доктор уловил немецкий разговор.
— Есть поблизости село Солонцы? — спросил он Василия Степановича.
— Есть такое — километров восемнадцать, а то и двадцать от нас будет, — не прерывая работы, отвечал плотник. — На что оно вам понадобилось?
— Завтра утром туда немцы поедут, скот отбирать.
Василий Степанович положил пилу и повернулся к доктору Великанову.
— Откудова это известно, Арсений Васильевич?
— Они под липой между собой говорили.
— Да ведь они по-немецки балакают, как гуси гогочут, совсем непонятно.
— Я немецкий язык знаю.
— Тогда, конечно, дело иное… Что же они там решили?
— Они говорили, что завтра в шесть часов утра в Солонцы пойдут две машины. Какой-то лейтенант и с ним шестнадцать человек команды. Им поручено реквизировать двадцать голов скота.
— Ишь, что надумали! — проговорил Василий Степанович, снова берясь за пилу, но доктор Великанов заметил, что старый плотник стал задумчив и работа у него не клеилась.
Через полчаса Василий Степанович надел кепку и окликнул доктора:
— Побудьте пока здесь, Арсений Васильевич, я схожу деревцо себе выберу.
— Мы же вчера ходили за лесом! — удивился доктор.
