вернее — одна, чьи шаги я услышал на лестнице перед тем, как уснул. Сначала я подозревал Сашу. Но потом все так запуталось, что я постарался выбросить это из головы. На время. Надо было заняться улаживанием всех дел покойного. Войта взялся за организацию похорон, безопасность — за поиски пана Гаспры, дальнего родича, которому принадлежала эта вилла. Ярмила сообщит в министерство иностранных дел о гибели сына одного из наших послов. Мне оставили ключи от виллы и поручили подождать здесь приезда Гаспровых. Мирка решила пожить со мною.
Когда Ирку увозили в морг, я взглянул напоследок на его посиневшее, до неузнаваемости изменившееся лицо и дал себе и ему молчаливую клятву. Если он упал не случайно, а был безжалостно и хладнокровно убит, я за него отомщу. Найду убийцу и докажу, что это сделал он. А если не сумею доказать, то собственными руками свершу справедливый суд. Жизнь за жизнь.
В первый раз я связал имя Мирки с происшедшим около восьми утра, когда к вилле подъехала санитарная машина и поручик ОБ,[4] начальник следственной группы, разрешил забрать труп на вскрытие. Два санитара принесли носилки и стали укладывать на них мертвое тело.
Я наклонился, обхватил Ирку и осторожно положил его на полотнище носилок. При этом левая Иркина рука выскользнула и стукнулась об пол. Я взял ее, холодную и необычно твердую, и застыл в удивлении. На безымянном пальце покойного блеснуло золото с черным ониксом, на котором виднелась монограмма — мои сплетенные инициалы «JK». Вчера вечером у него не было никакого перстня, такая заметная штука от меня бы не ускользнула. Перстень был у меня. Еще когда я ложился спать. Теперь же он был у Ирки, а на моем безымянном пальце не осталось даже следа.
— Это надо отдать, — сказал санитар, заметивший, куда я смотрю.
К нам подошел один из криминалистов, делавший фотографии.
— Что у вас тут?
— Перстень, пан поручик, — показал санитар на руку мертвеца. — И часы… — Он нагнулся к неподвижному телу, отстегнул золотой швейцарский хронометр и живо стащил перстень с печаткой.
Обе золотые вещицы очутились в ладони прапорщика, а санитары подняли носилки. К машине я шел за ними следом. В голове все перепуталось. Как перстень очутился на руке Ирки?… Сейчас он лежал у меня в кармане вместе с часами, небольшим кожаным кошельком и шестью сотенными и кое-какой мелочью, ключами от виллы и от «фиата-1300», то есть всем тем, что было у Ирки при себе и что поручик ОБ выдал мне за один автограф на соответствующем бланке. Я несколько раз тщательно осмотрел перстень. Вывод напрашивался один: еще сегодня ночью он принадлежал мне…
7
— Мне надо поспать, — призналась Мирка, когда мы поднялись в спальню, — Знаю, это выглядит некрасиво, но я едва держусь на ногах.
— Ну, конечно, поспи, — согласился я. — Я бы тоже с удовольствием, да не могу. Надо ждать, пока Войта позвонит и скажет, что и как удалось сделать. Сегодня суббота, трудновато ему придется.
— Главное, чтобы поскорее приехали Гаспровы, — вздохнула Мирка. — Если бы я не опасалась оставить тебя одного, убежала бы отсюда без оглядки.
— А чего тебе опасаться за меня? — засмеялся я. — На перила не полезу, а если буду жить один, так никто меня не пристукнет.
— Ты в самом деле думаешь, что кто-то виноват в Иркиной смерти?
Я пожал плечами.
— Думать я могу что угодно, а вот знать — почти ничего. В одном уверен твердо: когда мы около половины второго расстались с Иркой, он недолго оставался в одиночестве. Шаги я слышал точно.
Мирка кивнула, расстегнула молнию и стащила брюки.
— Я тоже слышала Сашу.
— Сашу?
— А кого же еще? Ярмила спала, а Андреа…
— Что Андреа?
— У Андреа есть Рудла. Но ведь ты подозреваешь Валерию, правда?
— Никого я не подозреваю, — завертел я головой. — А может, совсем наоборот — кроме себя, подозреваю всех.
— И меня тоже? — Мирка кисло улыбнулась, устало опустила голову на подушку и закрыла глаза.
— Да, дорогая, — подтвердил я. — Ради объективности приходится.
Я подсел к ней и погладил по лицу. Через пару минут она тихо и ровно посапывала. Я немного подождал, затем подошел к маленькому столику, где лежала жестяная коробка с западногерманскими сигаретами. На крышке виднелась надпись: «WALDORF ASTORIA» и «5 °CIGARETTEN». Коробка была овальная, обклеенная коричневой бумагой, на ней помещалось что-то вроде медальона с портретом аристократа в белом парике с аскетичным лицом и ярко-синими глазами — Иоганна Дж. Астора, одного из самых известных немцев в Америке, о чем свидетельствовала надпись, сделанная белыми литерами на этикетке. Я машинально сунул коробку в карман и тихо вышел. Мне вдруг пришло в голову осмотреть Иркину комнату.
С минуту я постоял на пороге, потом сел за письменный стол. На столе сохранялся приятный рабочий беспорядок, под настольной лампой лежали записная книжка в кожаной обложке и папка с бумагами. Я открыл записную книжку. Она была заполнена до половины июня, сплошные рабочие записи. Зелеными чернилами Ирка отмечал свои выезды за границу. В нынешнем году их было три: Париж, Женева, Северная Африка — Алжир, Марокко, Тунис. Адресный раздел в книжке был забит до отказа, зарубежные адреса и телефоны заносились красными чернилами. Среди местных, сделанных голубыми, я нашел и Сашин, и адреса всех вчерашних гостей, включая мой и Миркин.
Я отложил записную книжку и взял папку. Кроме чистых конвертов и бумаги, там лежали визитные карточки Ирки и несколько заграничных открыток, в основном поздравления от людей, чьи подписи мне ничего не говорили. Кроме одной, красочной почтовой карточки с видом Франкфурта-на-Майне, где надпись была сделана Миркиным почерком, а подписана Андреа и другими женскими именами.
Наконец я обнаружил кое-что, оправдывавшее мое вторжение в личную жизнь погибшего друга. Неотправленное Иркино письмо. Или черновик. Его содержание, прямо скажем, ошеломило меня.
Даты не было. Я положил письмо обратно в папку и в полной растерянности уставился куда-то вдаль. Адресат неизвестен, но я нисколько не сомневался, что письмо предназначено Мирке. Кого еще Иржи мог назвать своим другом? Рудлу? Едва ли. Войту? Пожалуй, тоже нет. Кого-то еще? Нет, конечно… Вопросов было столько, что я совсем растерялся. Число возможных убийц после прочтения Иркиного письма не уменьшилось, а напротив, увеличилось. Отвергнутая Валерия, ревнивый Войта (то же самое в отношении
