Степан и Ларька уставились на казака.
— Смертью от тебя пахнет,— пояснил тот.— Как вроде — травой лежалой. Я завсегда чую, когда от человека так пахнет. Значит, не жилец.
— А от тебя не пахнет?— спросил Степан.
— От себя не учуешь. А вот у нас в станице, кто бы ни помирал,— я наперед знаю. Я — такой. Меня даже боятся. А от тебя сейчас крепко несет. Срубют тебя, Степан, на бою. Оно ба и лучше: взбаламутил ты всех... Царя лаешь, а царь-то кормит нас всех. А сейчас вот — по твоей милости — без хлебушка сидим. Мы за тебя и в ответе оказались. А на кой ты нам? Мы с царем одной веры,— еще раз сказал казак.
Степан побледнел.
Ларька встал и вышел из куреня, чтоб не видеть жестокой расправы. Слышал, как Степан сказал еще:
— Поганая ваша вера, раз она такая...
Больше Ларька не слышал.
Все те же три сотни казаков со Степаном бросались от станицы к станице, пытаясь поднять донцов.
Донцы не поднимались.
В одной станице их догнал верховой.
— За вами не угоняисся. То там, сказывают, видали, то тут...
— Говори дело!
— Корней в Кагальник нагрянул...
Степан, Ларька, сотники молчали.
— Ну?— не выдержал Степан.— С войском?
— С войском.
— Сколь?
— Сот семь, можа, восемь... Сказывает, грамоту от царя привез.
— Какую грамоту?
— Больше молчит. Велел сказать: милостивая грамота.
Степан долго не думал:
— В Кагальник!
— Степан... я не поеду,— заявил Ларька.
— Как так?
— Подвох это. Какая милостивая грамота! Ты что?
— Рази я для того еду, что в грамоту ту верю?
— Для чего ж?
— Приедем — все разом решим. Раз они сами вылезли — нам грех уклоняться от боя.
— В триста-то казаков — на семьсот!.. Нет, Степан... ты вояка добрый, а там тоже — не турки, а казаки.
— Умрем по чести.
— Мне ишшо рано.
Степан посмотрел в глаза честному есаулу. Ларька выдержал взгляд атамана.
Степан отвернулся, долго молчал. Потом обратился ко всем казакам:
— Казаки! Вы слыхали: в Кагальник пришел с войском Корней Яковлев. Их больше. Кто хочет иттить со мной — пошли, кто хочет с Ларькой оставаться — я не неволю. Обиды тоже не таю. Вы были верными мне товарищами, за то вам поклон мой.— Степан поклонился.— Разделитесь и попрощайтесь. Даст бог — свидимся, а нет — не поминайте лихом.— Степан подъехал к Ларьке, обнял его — поцеловались.
— Не помни зла, батька.
— Не тужи. Погуляй за меня. Видно, правду мне казак говорил...
Ларька смахнул некстати навернувшуюся слезу.
Степан развернул коня и не оглядываясь поскакал в степь. Он слышал топот за собой, но не оглядывался, крепился. Потом оглянулся... Не больше полусотни скакало за ним.
Трудно понять, какие чувства одолели Степана с момента, когда он узнал, что в Кагальнике сидит Корней Яковлев. Он прямиком шел к гибели. Он не мог не знать этого. И он шел.
Оставив полусотню на берегу Дона (таково было условие сидящих теперь в Кагальнике), он с тремя есаулами переплыл, стоя на конях, на остров. И явился в свою землянку, где были Корней и старшина.
У входа в землянку его и есаулов хотели разоружить. Степан вытащил саблю — как если бы хотел отдать ее — и вдруг замахнулся на караульных. Те отскочили.
Степан вошел в полном вооружении — решительный, гордый и насмешливый.
Корней и старшина сидели за столом. Всего их было человек двенадцать. Они слышали шум у входа, и многие держали правые руки с пистолями под столом.
В землянке была Алена. Матрены, брата Фрола и Афоньки не было.
— Здорово, крестный!— приветствовал Степан Кор-нея.
— Здоров, сынок!
— Чего за пустым столом сидите? Алена!.. Али подать нечего?
— Есть, Степан, как же так «нечего»!..
— Так давай!— Степан отстегнул саблю, бросил ее на лежанку. Пистоль оставил при себе. Есаулы сабель не отстегнули.
Степан прошел на хозяйское место — в красный угол. Сел.
Никто не понимал, что происходит. Даже Корней был озадачен, но вида не показывал.
— Где ж твое войско, крестник?— спросил он.
— На берегу стоит.
— Там полета только... Все, что ль?
— А у тебя сколь? Семьсот, я слыхал? Вот — семьсот твоих да полета моих — семьсот с полусотней. Вот мое войско. Пока столько... Скоро больше будет.
Корней вытер усы, промолчал.
Алена поставила на стол вино.
— Разливай, дядя Емельян!— Степан хлопнул по плечу рядом сидящего пожилого дородного казака.— Вынь руку-то из-под стола.
Дядя Емельян замешкался и смутился. Выручил его Корней. Взял бутыль и разлил по чашам. Но опять вышла заминка — надо брать чаши. Левыми? Не по-христиански. Половина сидящих продолжала сидеть.
Степан взял свою чару, поднял...
Старшина сидел в нерешительности.
— Кладу — вот. Выкладывайте и вы, не бойтесь. Или вы уж совсем отсырели, в Черкасске сидючи? Нас вить четверо только!..
Казаки поклали пистоли на стол, рядом с собой, взяли чары.
— Я радый, что вы одумались и пришли ко мне,— сказал Степан.— Давно надо было. Что в Черкасск меня не пустили — за то вам прошшаю. Это дурость ваша, неразумность. Выпьем теперь за вольный Дон — чтоб стоял он и не шатался! Чтоб никогда он не знал изменников поганых.
Выпили.
— Ты с чем приехал, Степан?— прямо спросил Корней.
— Карать изменников!— Степан ногой опрокинул стол. Трое его есаулов рубили уже старшину. Раздались выстрелы... В землянку вбежали. Степан застрелил одного и кинулся к сабле, пробиваясь через свалку кулаков, в котором был зажат пистоль.
— Степан!..— вскрикнула Алена.— Они жа с грамотой царской! Степушка!..—«Она повисла у него на шее.
Этим воспользовался Корней, ударил его чем-то тяжелым по голове. Удар, видно, пришелся по
