— Люди будут бояться. Скажут: вон, вон судья идет! Большое дело.
— Тогда уж — на прокурора,— сказал Витька.— Он пострашней.
— Прокурор — это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет.
Еще помолчали.
— Он есть на карточке?— спросил вдруг старик.
— Кто?
— Тот ученый, помирал-то который.
— Академик Павлов? Вот он.
Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.
— Старенький уж был,— сказал Евстигнеич жалостливо.
— Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые.— Юрка отнял книгу.— И не валялся потом на печке, не матерился...
— Чего вы взъелись-то на меня?!— вскричал больной старик.— Ты гляди что — житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу — только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали.
Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.
— Ох, мать ты моя-а!..— закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.
— Куда это он?— спросил Витька.
Юрка пожал плечами.
— Ну и что этот гусь?— спросил Юрка.— Наверно, отцом твоим станет?
Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.
— «Отцом»?— переспросил он.
— Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.
Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала.
— Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то,— загнетесь.
— Зачем? У меня есть — мне Витька принес...
— Ешьте! «Витька принес»... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.
— Нам дядя Коля привез из деревни — тоже доброе,— вступился Витька за свое сало.
— В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить.— Старик опять полез на печку.— Ох, язви тя в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
— Давай, мы сбегаем за четвертинкой?— еще раз предложил Юрка.
Старик помолчал.
— Не надо,— сказал.— Перемаюсь как-нибудь.
Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.
— Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать?— спросил Витька негромко.
Юрка пожал плечами.
— К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.
— И я помню.
— Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Старый?
— Старый,— сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».
— А у него, что же, родных-то никого не было, что ли?— спросил старик с печки.
— У кого?— не понял Юрка.
— У того академика-то. Одни студенты стояли?
— У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
— Дети-то были поди?
— Наверно. Завтра узнаю.
— Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи господи!
Мать Витькина громко засмеялась.
— Не знаю,— сказала она.— Я так не думаю.
— Уверяю вас!— тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаич.
И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли.
— А не спеть ли нам?!— догадался дядя Николай.— А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.
— Хорошо играет?— спросил Владимир Николаич.
— Мой подарок,— не удержался, похвастал дядя Николай.— На день рождения ему отвалил — пускай учится.
— Люблю музыкальных детей,— сказал Владимир Николаич.
— Так споем, что ли!
— Какую?— спросила Груша.
— Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.
— Ну, прямо!.. Нашел песельницу.
И вдруг Владимир Николаич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:
— «Небо, небо, небо, небо-о»!..
Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич — будто он хотел пошутить.
— Давай, Груша!— попросил опять Николай.— Помнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела...
Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:
Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:
Они, видно, певали раньше — славно у них вышло.
повела дальше Груша:
