Меня немножко поразила, Ирина.. Ее синтез был категорический:
- Это не удержится..
Еще резче это настроения оказалось в Ляле.
Я уже несколько раз говорил с ним об этом.
Я обращал его внимание на, то, что тыл - всегда тыл, что нужно сравнивать Севастополь с Екатеринодаром и Ростовом.
И если сделать это сравнение, то все преимущества будут на стороне Севастополя. Жизнь, правда, течет здесь по старорежимному руслу, ну и слава богу... Надо же, чтобы люди жили, а не мучились. Нельзя только,
чтобы было безобразие, безудержное пьянство и все прочее. А этого нет.
Наоборот, все очень подтянуто, так подтянуть, как давно не было.
Он слушал все это, соглашался но все же выдержал Севастополь только, три дня. Он ему не нравился, ему хотелось в полк.
И он ушел... Ушел, простившись, прямо с этого красивого бульвара, где нарядная толпа переливала всеми красками жизни ...
....Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви ...
Тендеровский рецидив
В общем, как-то все складывалось так, что до известной степени я мог себя почитать свободным oт общественных дел. Правда, и главком, и А. В. Кривошеин желали, чтобы я писал в 'Великой России'. Но это как-то не клеилось. Я написал две статьи 'О дороговизне' и замолк В сущности говоря, в данною минуту мне не то, что- не чего было сказать, но я чувствовал более, чем когда-либо, что молчание - золото.
Много времени спустя, как-то отвечая на одно открытое письмо, П. Н. Милюков написал:
'С ужасом прочел я о том, что вы появились в Крыму...'.
Если бы П. Н. Милюков видел, что я делал в Севастополе, он не ужасался бы.
Зато у меня были свои личные дела, о которых надо было подумать.
Я ломал голову над тем, как помочь несчастному Эфему, захваченному чрезвычайкой. И придумал такой способ.
Я выпросил у главнокомандующего отсрочку одного приговора. Это был видный большевик, пойманный в шпионаже и имевший по документам, захваченным при нем, серьезные связи Я также получил разрешение главнокомандующего послать от своего имени радио председателю 'Украинского Совнаркома' Раковскому.
11 августа из главной радиотелеграфной станции пошла телеграмма следующего содержания
'Через председателя Одесской Чрезвычайной Комиссии председателю Совнаркома Украины Раковскому.
'В Севастополе военным судом приговорен к смертной казни такой-то. Предлагаю обмен на арестованного Одесской Чрезвычайной Комиссии такого-то. В случае согласия, об условиях телеграфировать туда-то. Подпись'.
Большевистская радиостанция в Николаеве приняла эту телеграмму и дала 'расписку', по терминологии радиотелеграфистов Харьков тоже, по-видимому, принял; но расписку не дал.
Кажется, это был первый случай за всю войну белых с красными. Жизнь за жизнь... Я ждал ответа первые дни лихорадочно. Ответа не было. Потом напряжение стало спадать и, наконец, надежда погасла. Тогда я решил действовать другим путем...
И это те' более, что...
Я жил тогда на 'Рионе' ... Приятно жить на судне. В особенности в то время, когда там почти никого не было. Весь огромный корабль был почти пустынный... На всех падубах, спардеках и мостиках можно было дышать воздухом и солнцем...
А вечером как приятно было возвращаться 'домой' из города... По тесным крутым каменным лестницам, затем по набережной, беспрестанно спотыкаясь через причальные канаты, потом по бесконечному понтонному мосту, переброшенному через бухту... В конце его, на том, берега, до самой поздней ночи всегда горят огоньки-свечечки, вроде как под вербы или под Пасху. Это там такой своеобразный базарчик, - он торгует чуть ли не всю ночь...
Тут за триста рублей можно съесть вкусную котлету или выпить стакан молока. И винограда по l 000 рублей фунт - сколько угодно.
Потом идешь какими-то мрачными закоулками, среди замолкших черных мастерских и складов. Иногда тут останавливает охрана, но вежливо. Наконец, подходишь к тому месту, где- темной громадой виднеется 'Рион'.
Кричишь
- На 'Рионе'..
Через некоторое время ответ:
- Есть на 'Рионе'.
- Подайте плот.
- Есть подать плот
Что то плескает по воде, очевидно канат, подходит миниатюрный паром, и через несколько минут подымаешься по трапу 'Риона' Проходишь все ни знакомые пере ходы и, 'наконец, в полной темноте находишь внизу стою каюту.
Правда, простынь нет, подушек нет, одеяла тоже нет, спишь на каком-то брезенте, но это неважно. Научились обходиться и без этого, -лишь бы чисто.
Крысы? ...
К ним быстро привыкаешь. Однажды они сволокли у меня целый хлеб в свою преисподнюю ... И митинговали при этом нещадно.
Я проснулся оттого, что там происходило что то в коридоре. Было абсолютно темно и зажечь нечего. Кто-то ходит, что-то спрашивает по каютам Женский голос. Вдруг расслышал свою фамилию.
Кто-то шарит по стене на ощупь, постучался ко мне
- Вы здесь, Василий Витальевич Я вдруг узнал ее.
- Лена.
Это была жена Эфема
- Ну, наконец, я вас нашла... Я прямо с парохода Из Варны. Там узнала, что вы спаслись... А он где?..
И я должен был ей оказать
Всю ночь она билась у меня в руках... Ах, проклятый мир - ты слишком жесток...
На следующий день я сел на пароход, который должен был идти на Тендру.
Но сесть не значит выехать. Так было когда-то раньше. A с революцией, куда ни ткнешься, всегда выйдет какое-нибудь глупое затруднение.
Так и с Казбеком' Стояли мы, стояли бесконечно, потом ходили из угла в угол по бухте, от пристани
