мы решились на позорное отступление.
Отступать, но куда? .. Конечно, на Тендру. Правда, придется идти совершенно неопределенное количество времени с этими веслами я с этой течью, но у нас есть некоторые шансы, что мы найдем 'Альму'. 'Алвма' обещала ждать меня некоторое время в море в определенном пункте.
Мы взяли по компасу это направление. Шли, шли, шли, как нам казалось, бесконечно долго. Тупо гребли и обреченно выкачивали ...
Солнце сияло, когда мы, наконец, ее увидели. Да, это была. 'Альма', безобразная 'шмата', скользящая наседкой... Но как приятно было ее увидеть. Словно дом родной.
'Дым отечества', впрочем, не вился над нею. Еще приятнее было, когда от 'Альмы' отделилась какая-то точка и явно стала приближаться к вам с большой быстротой, на глазах увеличиваясь в размерах ... Ясно было, 'С.К.4' спешил к нам на помощь. Кто-то там, очевидно, внимательно смотрел в бинокль, если разглядели вас с такого расстояния...
Репатриированные на борт 'Альмы', мы решили так: будем высыпаться, a 'Speranzy' в это время починят. В четыре часа вечера мы будем пытать счастье снова, благо 'Альма' должна еще побыть в этих водах.
Но когда, отpемонтиpованную 'Speranzy' на талях спустили на воду, вода забила по всем швам.
Ничего не будет... Это ее 'С.К.4', когда вчера тащил на буксире, растянул. Ведь, она гнилая ...
Подошел командир 'Альмы'. Осмотрев, он сказал:
- Если вы непременно хотите покончить с собой, то у меня есть в каюте револьвер. Приятнее и сухо.
Хохол - матрос подошел к борту и уставился на шлюпку... Потом сказал негромко, не обращаясь ни к кому:
- Це сама смерть, - цяя шаланда... - И отошел от борта.
Я понял, что действительно ничего не будет. Я сказал командиру 'Альмы', что отступаю. В это время показался аэроплан. 'Альма' приготовилась к бою, но оказалось, что это наша 'гидра'. Единственная, которая была на Тендре. Она вылетала в особо важных случаях.
Зажужжав на все шмелиные напевы, гидра зашуршала по воде недалеко от 'Альмы' и затем беспомощно, какими-то самодельными движениями, подползла к борту.
Из авиаторских пеленок вылезла голова, которая оказалась знакомым профилем лейтенанта К.
Оказалось, что 'патриот' беспокоится, что сделалось с 'Альмой' и с прочими.
Мы немедленно собрались в обратный путь. 'Гидра' приготовилась лететь, но ничего не вышло. Вычертив со свирепым рычанием несколько пенных полосок на поверхности моря, мотор окончательно дал понять, что ничего не будет. Тогда решили идти кильватерной колонной: то есть собственно шла 'Альма' и буксировала 'С.К.4', он буксировал гидру, а гидра - 'Speranzy'.
Когда мы подходили к маяку, не скрывавшему на этот раз насмешки, налетели неприятельские 'гидры'. Начался бой во всех направлениях. Несчастная 'Альма' трепетала по всем швам, потому что- то 'носовое', то 'кормовое' потрясали ее дряхлеющий корпус.
Все это было очень занятно, продолжалось довольно долго и, как водится, никаких последствий не имело: обе стороны разошлись восвояси без потерь.
После неудачной попытки индивидуального действия, т. е. вдвоем с Вовкой и на полугнилой 'Speranze', я решил вступить на 'коммунистический' путь, то есть действовать сообща с другими.
Вечером, 17 сентября, в гостеприимной адмиральской кают-компании был сервирован уютный стоя. Собирались кого-то фетировать, не то Любовь Надежды, не то Надежду Любви...
Увы, мы с Вовкой должны были покинуть 'свет и тепло' и пуститься в Черное море.
Таков уж долг солдата:
Вставать от сладких снов
Для распрей и для битв...
('Отелло' Шекспир)
Было две шаланды. Та, другая, шла впереди, и мы видели ее то белым, то черным приведением, в зависимости от перемены галса. Луна делала, эти превращения. Всех нас было на обеих шаландах десять человек. Выла зыбь, но не слишком. Мы шли бесконечно долго. Наконец, берег как будто бы стал угадываться. Но еще очень далеко.
Несколько раз поднимались разговоры о том, 'сбивать парус' или нет. Пока одерживало мнение: 'Чего обивать! Что ж ты думаешь, его тебе видно, так и он тебя видит'.
'Он' - это был большевистский прожектор. Своим циклопским взглядом он водил по морю. В те минуты, когда этот несносный луч набегал на нас, становилось совсем светло... Парус вырастал над шаландой огромной белой птицей... И видны были наши лица, казавшиеся смертельно бледными, с резко прорубленными морщинами.
Это продолжалось одно мгновение, луч проносился дальше, очевидно, не заметив нас.
Если бы он заметил, то остановился бы, держал бы нас под лучом, - сказал кто-то. - Значит, не видит...
И шли дальше. Но, наконец, наступила психологическая точка. Все как-то заволновались разом, отчаянно переругнулись в мать, Христа и в веру, и мнение 'сбивать парус' одержало верх.
'Сбили', то есть спустили, говоря по-русски. Рыбаки - те же моряки, и даже моряки par excellence. А посему и они выражаются нечеловеческим языком.
Пошли на веслах.
Нас на шаланде было шесть. Двое отлынивали насчет гребли, в особенности один, самый здоровенный из всех нас. Ругались по сему поводу. Но все-таки шли.
Вдруг кто-то заметил два огонька. Красноватые, еле заметные, они где-то очень далеко мигали над самой водой.
- Это катера!..
Все переполошились. Стали спорить и ругаться. Кто-то возражал, что это не катера.
- Как же не катера!.. (В мать, Христа и веру) вот же бегут они ... вот же бегут по воде!.. Назад!..
- Постой, куда же они бегут?..
- Навстречу друг другу. У них два катера и есть... Сторожевые катера!..
- А почему же, если они бегут навстречу, между ними расстояние не уменьшается?.. Огни, это - костры на берегу ... Какого черта катера с огнями будут ходить?!
- А это что?!!
Рыбак Тодыка обладает каким-то удивительным голосом. Он сидит на корме у руля и иногда разговаривает по-человечески. Но в некоторых случаях он рявкает со всеми скрежетаниями, какие можно только выдумать в человеческой глотке.
- А это что?!!
Это?.. Это, действительно, было нечто ... Там, за кормой, на востоке, небо чуть как будто подалось...
- Неужели заря?
- А что же такое?!!
Все звуки ада были в его голосе. Да, это была заря. И тут уже нечего было разговаривать. Катера - не катера, конечно, а костры, но заря ... Заря - это заря. На эту ночь предприятие можно было считать неудавшимся. До берега грести еще бог знает сколько, - несколько часов, а это значит высаживаться при полном свете, т. е. прямо в объятия сторожевой охраны большевиков.
Что делать?
