благосклоннее призванные бороться с обманом. Если бы сражался в открытом бою, а тут совершенно бессилен. И еще этот Ландесберг, не понять его роль. Неприметный правовой отдел в немалой мере определяет жизнь юденрата и еврейского населения Львова. Распоряжения юденрата, в изложении Ландесберга, — лишь пересказ немецких приказов с указанием исполнителей, способов выполнения, круга обираемых и ущемляемых. Конечно, надо выполнять приказы, но так, чтобы максимально щадить евреев, а Ландесберг думает не об этом — только как угодить немецким властям. И говорить с ним опасно: убедился, что информирует немецкие власти. Не в этих ли целях действует организованное при его отделе отделение статистики? Для кого и для чего учитывает смерти и рождения, количество и категории еще живущих евреев, наличие у них мастерских, оборудования?.. Зря согласился возглавить эту компанию: одни выполняют приказы грабителей, другие доносят, как выполняются эти приказы, третьи прославляют грабителей.
Разглядывает Парнас Куртшлегера, бывшего сотрудника «Хвыли», ныне редактора юденратовской газеты: «Mittelungen des Judenraten in Lemberg fur de judische Geminde». He он, Парнас, выдумал эту газету, не он подобрал редактора и не он определяет его деятельность. Получает Куртшлегер указания от отдела пропаганды дистрикта. Невозможно читать газету: любые несправедливости, любые преследования изображаются как благодеяния евреям. Подлость воспевается как мудрость, а доблесть называют предательством. Так какова же роль его — капитана огромного корабля, созданного из трухлявого материала? В шторм, переросший в двенадцатибальную бурю, плывет на немецких ветрилах по трассе, прокладываемой лоцманом Ландесбергом. Не прокладывается ли трасса по картам гестапо? Трещит корабль, не спасают его заводи смирения и низкопоклонства, все глубже опускается в пучину предательства. Он, Парнас, надеялся ублажить фашистского зверя, а зверь требует все новых жертв. Жертв! Так в старину приносили в жертву кровожадным богам самых красивых девушек и самых отважных юношей. И не могли умилостивить, девушки и юноши шли и шли на погибель. Где выход, как дальше жить?
Не находит ответа. Сидящие за этим столом не понимают, почему замолчал председатель, почему не ведет заседание.
— Простите, господа, на этом сегодня закончим. Мне и вам надо о многом подумать, прежде всего, как выполнять свою нелегкую службу на благо общины.
На следующий день в кабинет председателя вошел шарфюрер СС Гапке, сопровождаемый Эгером.
— Господин офицер пожелал с вами встретиться, — почтительно кланяется Эгер.
Поднялся Парнас и выходит навстречу:
— Добрый день, герр шарфюрер, чем могу быть полезным?
— Ты, еврей, шагай, больше не требуешься, — приказывает Гапке Эгеру и рассаживается в председательском кресле.
Только захлопнулась за Эгером дверь, Гапке, закурив, командует:
— Подойди-ка, председатель, ко мне!
Многое уже пережил Парнас, ко многому притерпелся, но всему есть предел, — как смеет какой-то сержант так непочтительно обращаться к нему, австрийскому капитану в отставке! В своем кабинете должен стоять перед хамом, усевшимся на его председательском месте. Не скрывая насмешки, спрашивает:
— Герр шарфюрер пришел принимать мою должность? Хохочет шарфюрер, понравилась глупая, но все же очень смешная шутка чванливого с виду еврея:
— А ты, оберюде{27}, свой в доску, не зря посажен в шикарном и большом кабинете. Так вот, к тебе дело: требуется три тысячи марок. Приму в любой твердой валюте.
— Если герр шарфюрер предъявит свои полномочия, требуемая сумма будет немедленно выплачена.
Вскочил шарфюрер, разглядывает Парнаса как чудо диковинное:
— Корчишь, жид, большого начальника, потому что тебе позволили сдохнуть последним, после того, как поможешь прикончить всех остальных? Можешь корчить начальника, но только перед своими, а мне ползком, в зубах тащи, что приказано.
— Герр шарфюрер, прошу предъявить полномочия, — повторяет побледневший Парнас. Страха нет, жизнь утратила смысл, пьяный мародер сказал правду, о которой должен был сам догадаться. Обманывает себя и других, служит убийцам, выполняет их планы…
Придя в себя от небывалой еврейской наглости, Гапке орет:
— Это я — ариец, эсэсовский командир — должен представляться и кланяться жиду, которому давно подготовлено место на свалке?!.
— Можете меня тут же убить, но оскорблять не позволю, — кровь отлила от лица, не повысил голоса, за внешним спокойствием — нескрываемые презрение и ненависть.
— И убью!
Вслед за выстрелом распахнулась дверь, шарфюрер спокойно прошел мимо онемевшей от ужаса секретарши. Сбежались сотрудники на крик Клары, робко вошли в кабинет. Лежит на ковре труп Парнаса, вокруг головы расплывается кровь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Замарстыновская, главная артерия 4-го городского района, застроена малоэтажными и малоприметными зданиями. Прилепились к Замарстыновской скромные улицы с трудовыми названиями — Мельничная, Ремесленная, Бляхарская, Цыгановка, Набережная, Локетки. От улицы Убоч и далее к окраине, как и на многих соседних улицах, нет электричества и канализации. На домах-бедняках облуплена штукатурка, проржавлены крыши, на черепицах — уродливые заплаты. Встречаются дома и получше, стоят важными господами среди попрошаек и слуг. Улицы Замарстынова освещают керосиновые фонари, давно позабытые в других городских районах.
Замарстынов заселяют евреи, Богдановка, Голоски, Левандовка — районы украинской бедноты, на Персенковке и Лычакове проживают работяги-поляки. Менялись угнетатели галицийской земли, неизменной оставалась национальная рознь.
Богачи всех национальностей издавна жили во втором и третьем районах — царстве развлечений и праздности. Там же основали свои резиденции власти земные — воеводство, магистрат, суд, полиция, и власти божественные — архиепископы, митрополиты и раввинат. Эту крепость богатства отделяет от нищего Замарстынова железнодорожная насыпь — водораздел двух враждующих лагерей.
Замарстынов всегда жил своей неунывающей жизнью, любил шутки и смех. Славился разнообразием мастерских, искусством и изворотливостью мастеровых. Мойша-портной придавал любой старой одежде вид вновь приобретенной, но не дай бог заказчику дать на костюм чуть больше материи. Одежда получалась зауженной, а Мойша-портной божился и клялся, что пошил по последней парижской моде, еще не дошедшей до Львова. Не раз клял свою слабость и не мог себя побороть. Кончалось потерей заказчиков. Редко на Замарстынове заказывали новый костюм или туфли, портных и сапожников имелось больше, чем заплат на одежде и обуви. И других мастеровых было больше, чем требовалось. Парикмахерские, на одно- два кресла, превышали желающих стричься; часовщиков расплодилось больше, чем владельцев часов.
Имелись на Замарстынове и крупные предприятия: ликероводочная, кондитерская и трикотажные фабрики, лакокрасочный и кожевенный заводы, пекарни и булочные. Здесь трудились десятки, даже сотни рабочих. И на каждого работающего приходился один безработный, зачастую и больше.
Невзирая на бедность, каждый квартал гордился своим ресторанчиком, закусочной или кафе. Конечно, не всем был по карману сказочный эсекфлейш{28}, много было охотников на фасолевку. И не так уж привлекала фасолевка, как возможность дружеских встреч.
Иная теперь Замарстыновская — без вины виноватая, притаившаяся, озирающаяся, орошаемая слезами, ждущая со всех сторон беды. Две немецкие фирмы «VIB» и «Le-Pe-Ga» захватили предприятия и
