— Давайте, гepp председатель, начистоту объяснимся. Мне от вас скрывать нечего, в одной упряжке делаем общее дело, — подчеркнуто вежливо соглашается Силлер.
«Делаем общее дело!». Сегодня самодовольная физиономия Силлера вызывает у Ландесберга ненависть. Он и себя презирает. И все же не из трусости шел на бесконечные жертвы — воспринимал их как тяжелую, но необходимую сделку, без которой не будет спасения хоть избранным. А сделка ли это? Может, ему отведена роль барана, ведущего стадо на смерть? Баран или Иаков? Только не баран, нечего играть в прятки со смертью.
Сброшен груз тяжких юденратовских месяцев, с Силлером говорит остроумный, полный сарказма адвокат Ландесберг:
— Необходимость убийства пятнадцати тысяч евреев вы объяснили поражением немецких войск под Москвой. Теперь необходимость убийства сорока шести тысяч евреев вы обосновываете предстоящей победой на Волге. Где гарантия, что остальные евреи не исчезнут при окончательной немецкой победе?
«Приготовился к смерти, уже не работник! — Силлер разглядывает Ландесберга по-новому. — А жаль, с этим председателем было очень приятно работать. А дел-то осталось пустяк! Хорошо бы вернуть его в прежнее состояние. Но как? Обещать жизнь! Не поверит. Верят тому, чему хочется верить…» — Подбирая слова, Силлер говорит доверительно, чуть-чуть иронично:
— Я только штурмфюрер, и если буду давать гарантии от имени фюрера, вы мне не поверите и будете совершенно правы. Поэтому не буду давать гарантий, расскажу то, что знаю, а можно ли этому верить — решайте. Вы не глупее меня, намного хитрее, и мне далеко до вашего житейского опыта. При других обстоятельствах был бы счастлив поработать вашим стажером, но судьба распорядилась иначе. Так вот, недавно я имел честь присутствовать на выступлении генерал-губернатора Франка. Он сообщил, что город Чешского протектората Терезин специально выделен для евреев, имеющих заслуги перед рейхом. Не скрою, кто-то спросил: «Как сочетается еврейский город и цели антиеврейской политики?». Генерал-губернатор ответил: «Немецкий народ очистил себя от евреев, и цель антиеврейской политики достигнута. Но значит ли это, что евреям нет места на земном шаре? Не значит, ставить такие цели нереально и глупо. Россию мы победим, но придется сосуществовать с Соединенными Штатами, а значит и с живущими там евреями. И если мы сможем сосуществовать с врагами-евреями, то тем более должны суметь сосуществовать с евреями, помогавшими нам». Так сказал ближайший сподвижник фюрера, и если речь идет о заслугах, так считайте, что вам обеспечен билет до Терезина в самом мягком вагоне. Наверное, интересуетесь, скольким львовским евреям будут выданы билеты в Терезин? Не скажу, не знаю, сколько выделят мест для Галиции. Такова правда, это все, что могу сообщить.
Силлер выжидательно глядит на Ландесберга, безумно хочется, чтобы тот поверил. Можно обойтись и без Ландесберга, но сам себе устроил экзамен. Если этот многоопытный и хитрый еврей поверит, значит, он, Силлер, достиг высоты своей должности, откроются новые горизонты. И достиг высоты, постигая науку еврея. Рассказывая о своей адвокатской карьере, Ландесберг как-то сказал: «Один истинный факт может быть фундаментом никогда не существовавшей прекрасной постройки, увенчанной оправдательным приговором. Творец этой постройки не лгун — победитель в состязании умов». Состязание умов! На истинном факте — Терезине — он, Силлер, построил прекрасное здание. Прекрасное ли? Как оценит его председатель Ландесберг?
Ландесберг уже что-то слыхал о Терезине, видел какую-то хронику о городе, предназначенном для ценных евреев. Отнесся с недоверием, показалась мистификацией, исключали друг друга кино и жизнь львовского гетто. И вдруг снова Терезин! Мог о нем так говорить генерал-губернатор? Наверное, как-то иначе. Терезин может стать рынком торговли евреями с Соединенными Штатами. А может, там создают большой заповедник евреев для послевоенных экскурсий? Одно ясно: Терезин — реальность и кому-нибудь из евреев там сохранится жизнь. Значит, и он может получить билет на терезинский поезд. А стоит ли?
— Герр комендант! На мой народ обрушились новые огромные беды, мне трудно о них говорить. Что можно сделать, когда идет извержение вулкана, со всех сторон наступает раскаленная лава?! Свой долг председателя я выполню до конца.
— Хорошо сказано, председатель! — Энергично и весело похвалил Силлер. — После тяжких трудов вас ждет заслуженный отдых в Терезине.
«Экзамен выигран!» — спешит себя обрадовать Силлер. Так ли? Если честно оценить ситуацию, Терезин мало что изменил в поведении Ландесберга («со всех сторон наступает раскаленная лава»). Наверное, воспринял Терезин, как новое гетто для временно уцелевших евреев, свезенных из всех уничтоженных гетто. В таком «еврейском городе» мало радости для еврея. А как мог иначе оценить Терезин умный и трезво мыслящий Ландесберг?
Сообщение о новом штемпелевании мельдкарт узники львовского гетто восприняли как начало конца. В отличие от предыдущих проверок штемпелевание производит гестапо, действителен только штамп «СС и полицайфюрер дистрикта Галициэн». Чего можно ждать от гестапо?! Распущен отдел труда юденрата, значит, не нужны и еврейские рабочие руки. Неужели отштемпелеванные мельдкарты — лишь отсрочка от смерти? И все же каждый житель львовского гетто мечтает об этой отсрочке. А вдруг! Мало ли что может завтра случиться?
Ранним утром колонна кожевенной фабрики бредет по улицам гетто к выходу. Со страхом думают узники о воротах: выпустят или не выпустят? Вышла колонна из гетто, марширует по улицам города. Что ожидает на фабрике? Допустят ли в цехи или на фабричном дворе их ждут автомобили для отправки в Яновский лагерь? Отработали день, плетутся в гетто и снова ждут смерти: может, у ворот гетто стоят трамвайные лоры, погрузят и отправят в Яновский лагерь?
Ожидаемый день наступил. Только прибыли на фабрику, бригадир Рафалович объявляет команде:
— Сдать мельдкарты для штемпелевания!
Сдали мельдкарты, работают с особым усердием, будто от этого зависит, кому жить, кому умереть. Успокаивают друг друга: фабрика работает на вермахт, выпускает нужную немцам продукцию, значит, нужны и их жизни. Раз отштемпелеваны мельдкарты рабочих «Остбан»{48} и «Ройштоф»{49} — и с ними должно быть все в порядке. Должно быть! А как будет?
Работа закончена. Стоит Рафалович перед строем команды, выкрикивает фамилии, вручает мельдкарты с эсэсовским штампом. Разглядывают счастливчики свои документы, Фалек Краммер еще на что-то надеется:
— Вы забыли вернуть мне мельдкарту.
— Я не забыл! — не глядит Рафалович на Краммера.
— А моя мельдкарта? — с дрожью в голосе выясняет сосед.
— Отштемпелеваны не все мельдкарты. Остальным юденрат предоставит другую работу.
«Юденрат не предоставит работу? — Фалек Краммер отбросил иллюзии. — Не отштемпелеваны мельдкарты разнорабочих — людей без специальности — это конец!».
Ни на что не надеясь, смирившись с уготованной долей, Фалек Краммер шагает в колонне, до ворот гетто остаются немногие метры. Там, у входа, строй остановят — последняя проверка, последний день жизни!
В гетто колонна вошла беспрепятственно. Вблизи дома рабочих фабрики Краммера догнал Шудрих:
— Пройдемся, есть разговор.
Прошли два квартала — безлюдных, беззвучных, кладбищенски темных.
— Что думаешь делать? — выясняет у Краммера Шудрих.
— Ждать смерти!
— А не рано ли?
— Все равно конец неизбежен.
— Есть дело! — говорит Шудрих. — Опасное, даже очень, но это лучше, чем покорно ждать своей гибели.
Фалек смирился было с неизбежностью смерти, но стоило Шудриху подать хоть маленькую надежду, как снова хочется жить, снова думает о том, как мало прожил и как много непрожитых лет.
