изобличение. Как отвергает? Ставит на одну доску убийц и их жертвы!.. И он, Кахане, не обвиняет митрополита, боже упаси, на него вся надежда. Нехорошо получилось, каждый понял невысказанную мысль собеседника.
— Мудрости вашей экселенции открыты тайники человеческих душ, — потупил глаза Кахане. — В годину роковых испытаний проявляет себя не только сила, но и слабость.
— Не будем толковать о человеческих слабостях, — тяжко вздохнул кир Андрей. — И мы — грешные, во искупление грехов и страдаем. Молю господа, чтоб облегчил страдания евреев, я готов сделать все, что в моих силах.
«Аудиенция заканчивается! — понял раввин Кахане. — О чем просить, как соразмерить возможности митрополита с тысячами гибнущих в гетто? Бессмысленно говорить о главном, надо просить о посильном, объединяющем их религиозные чувства».
— Ваша экселенция, духовная коллегия просит спасти хранимые сотни лет свитки торы, слово божье не должно вместе с нами погибнуть. Уповаем на вас, сами не можем вынести из гетто священные свитки, на улицах у евреев все отбирают, нередко и жизнь.
Понимает ли несчастный еврей карикатурность предлагаемой им ситуации? Священник и тора! Анекдот, превращающий церковь в посмешище. Если бы только в посмешище! Немецкие власти воспримут это как протест против официальной политики. Не в его силах спасти священные книги иудейской религии, как и спасти еврейский народ. Как объяснить? Ничего объяснять не надо: Кахане сам все понимает. Он не просит спасать гибнущих в гетто евреев, за свитками торы стоят священнослужители — он молит об их спасении. Как иначе просить, если гибнет вся паства? Рука с перстнем легла на золотой крест и застыла. Вспоминается мудрость спасителя. И он должен, никому ни в чем не отказывая, давать по возможностям, определенным богом и человеческим разумом. Если иного выхода нет, приходится тремя хлебами накормить тысячи страждущих, а они, если смогут, пусть насытятся. Всех спасти невозможно — спасет раввинов и хотя бы немногих детей. Спросит бога — он ответит: «Все, что смог, совершил». Времена переменятся — пусть судят о нем не по сотням тысяч убитых, а по живым, им спасенным.
— Свитки торы приму в монастырь, ваши святыни укрою от надругательства. Но доставить все это вы должны сами. Да поможет вам бог! Готов предоставить убежище вам и вашей семье, членам еврейской духовной коллегии, приму меры к спасению еврейских детей. Вас проведут к моему брату Клименту, настоятелю и архимандриту монастырей ордена студитов, он сделает все возможное.
Раввин Кахане вышел от архимандрита Климента с верой, что дошли до бога молитвы, он не оставит в беде своих слуг. Отступили кровавые беды, настоятельница студитского монастыря на улице Убоч игуменья Юзефа спрячет в своей обители дочь и жену, достанет для них арийские документы. И ему обеспечена безопасность — аусвайс с буквой «R» и фиктивная должность парикмахера в солидной немецкой фирме «Ле-Пе-Га». Все устроилось, а радости нет, чувствует себя так, будто совершил что-то аморальное, нечестное. Спасается, близких спасает, а на гетто обрушились новые страшные беды, нет из них выхода, никто не спасется. При прощании митрополит дал понять, что и «R» не поможет: «Вас ждет убежище в храме святого Юра». А вправе ли главный львовский раввин Давид Кахане отделить себя и своих близких от обреченной на гибель паствы? Вправе, такова божья воля, еврейский народ должен сохранить свое семя для будущего. Еврейское семя! Спасает не чужих дочерей — свою дочь, не чужих жен — свою. Митрополит обещает спасти и чужих, кого сможет. Со своей жены, со своего ребенка начинает спасение. А кто поступил бы иначе? Любое творение божье сделает все для спасения детеныша, своего детеныша. Это от бога! Не будь такого всепобеждающего инстинкта, давно бы в бурях многовековых преследований исчезли евреи. Его дочь должна не только выжить — сохранить имя и национальность, скрытые фальшивыми документами. Иначе ее жизнь не нужна богу. Так думает он, раввин, а богу игуменьи Юзефы требуется еще одна обращенная в христианство душа. Вот почему и жена должна сохранить свою жизнь. А другие жены? Пусть бог им поможет, но свое право на жизнь Эсфирь выстрадала, одним путем шла с многими тысячами львовских евреек. Эсфирь должна жить: если он не переживет катастрофу, доченька не останется круглой сироткой. А как пережить катастрофу? Тяжким укором врезался в сердце вопрос митрополита Андрея: «Разве в гетто все ревностно служат господу богу?». Достойным ответом был бы отказ от убежища в храме святого Юра, сам должен возглавить идущих на смерть… Если погибнут раввины, кто станет духовником уцелевших евреев? И кто, как не он, может скрыть в храме святого Юра древние свитки торы — память и святыню народа еврейского? Самим богом предначертан его путь спасения. Спасется и все сделает для спасения других. Митрополит не оставит евреев в беде, во Львове много монастырей и костелов.
Последняя зима еврейского населения Львова приблизилась к январю. Гетто разделено на две части. «А»-гетто составляют казармы обладателей буквы «W» или «R» и их гаусгальт. Немецкие фирмы больше не платят работающим, деньги за аренду рабов переводят на счет СС. Не все, удерживают стоимость ломтика хлеба, миски водянистого супа и двух кружек бурякового эрзац-кофе. В «Б»-гетто доживают все остальные евреи, их жизнь измеряется производственным планом управления СС и полиции. В этом гетто каждый день пустеют квартиры, домики, целые кварталы. Из подворотен домов, в которых живут евреи, выглядывают взлохмаченные мальчишки, шепчут одиноким прохожим: «Цианка, цианка! Самая легкая смерть!». У продавцов побогаче в замусоленных кепках мирно соседствуют смерть в ампулах и голодная жизнь — макагиги, только внешним видом схожие с довоенными маковниками.
Цианка — ходкий товар, пользуется спросом и в «А»-гетто, не переводятся желающие сразу погибнуть. Это легче, чем быть свидетелем убийства матери, жены и детей, а потом ждать своей смерти. В торговле цианкой нет перебоев: этим товаром эсэсовцы снабжают полицейских-евреев, а те — торгующих в розницу.
Три недели в юденрате не было председателя и не было желающих занять этот пост. Еще недавно высшая должность львовского гетто считалась гарантией жизни; казнь Ландесберга развеяла и эту иллюзию. И юденрат утратил прежнюю роль, в каждой казарме «А»-гетто свой оберюде — старший еврей, подчиненный администрации фабрики. Он за все отвечает. В «Б»-гетто другое деление — на дни жизни и дни ликвидации. Продолжают работать только две юденратовские службы — полицейская и погребальная, изменились масштабы их работы. Прежние комиссариаты службы порядка сведены в две небольшие группы: одна — для «А»-гетто, другая — для «Б»-гетто. Расширен состав погребальной команды, обильно снабженной ручными тележками.
В комнатах, на чердаках и в подвалах этих гетто ежедневно ждут наступления смертного часа, а начальник службы порядка Гринберг, отгоняя мысль о приближении последнего дня, упивается призрачной властью, наслаждается жизнью и не может насытиться доступными удовольствиями. Верит, что ему уготована самая мягкая плацкарта в город «ценных евреев» — Терезии. Верит, иначе каждый день превратился бы в ожидание приговора. Приговоры выносит другим.
Назначение Менахема Эбрензона председателем юденрата Гринберг воспринял как незаслуженную обиду. Надеялся занять эту должность — и остался с носом. Успокоился, когда штурмфюрер Силлер доверительно сказал ему: «Евреи должны верить в незыблемость установленного для гетто порядка, есть юденрат — должен быть председатель. Держите эту куклу в руках!». Он, Гринберг, встретился раз-другой с Эбрензоном и вновь вошел в свою самодержавную роль. Издерганный, затурканный, низко кланяющийся собственной тени, Эбрензон боялся распоряжаться и действовать, еще больше боялся бездействовать. Гринберг раскусил нового председателя и не стал церемониться. Входит без стука, садится без приглашения, закуривает без разрешения; по форме — докладывает, по сути — распоряжается. Только и слышится: «необходимо» и «требуется». Эбрензон со всем соглашается, начальник стал подчиненным, подчиненный — начальником, оба довольны.
Победа над Эбрензоном ублажает самолюбие Гринберга, а служба очень и очень нелегкая. На каждый день — план, и с каждым днем все труднее выполнять его. В «А»-гетто не подлежат захвату буквы «W» и «R», а он должен ловить нелегалов и укрывателей со всеми буквами. И то и другое опасно, стали исчезать полицейские — находят их трупы. В «Б»-гетто, среди развалин и грязи, адски трудно искать тайники, выковыривать из них евреев. Ловля — только половина работы, улов надо доставить в Яновский лагерь или к эшелонам на станцию Клепаров. Тащатся колонны по улицам города, дохнут в пути доходяги. Волокут покойников призраки, еле передвигают ноги. Полицейские лезут из кожи, лупят их плетями и дубинками. Новые трупы. Чем больше трупов, тем медленнее тащатся призраки! Выручают грузовые автомобили гестапо. Начальство никогда не ругает за трупы! Однако от трупов нет никакого дохода, а надо без конца
