про город, она отправилась покупать путеводитель и разговорник.
Это было самое элегичное путешествие из тех, что мы провели вместе. Она чувствовала, что скоро мы расстанемся, и это делало ее уступчивей, мягче.
Будапешт стоял сырым и притихшим, как осенний сад. Мы пили на лавочках глинтвейн, который продавался прямо на улице. Мы сидели на ступенях у позеленевших монументов и кормили кренделями собак, а потом переходили через на цепной мост, под которым как широкое фабричное полотно шла и шла вода Дуная.
Дунай имел землистый зимний цвет, но по стремительному ходу видно было, что это живая и сильная река. В потоке мелькали вырванные с корнем деревья и я думал о том, что еще утром эти деревья шумели где-нибудь на северо-западной окраине государства.
«Венгерский гуляш делают из дунайских утопленников» – она двигала тарелку и заказывала рюмку «Уникума» в кафе на набережной.
Как-то раз, набрав жратвы на рынке, мы забрались на остров Маргит. Зажатый в клещах Дуная, зимой он пустовал – изредка спортсмены пробегали по лужам. На стрелке чернела советская стела к очередной годовщине объединения города – два медных лепестка с каббалистическими барельефами. Продрогнув на сыром ветру, мы забрались меж лепестков, где было темно и тепло. Обнявшись, мы стояли между Будой и Пештом, и целовались.
А рыжие дунайские воды все обтекали и обтекали нас по бокам.
«Мы с тобой сейчас в центре мира» – сказала она, оглаживая медные выпуклости Буды. «Он тут, пуп земли. Я это чувствую. Слышишь, как давит?»
В главном городском соборе мы нашли михраб. Захватывая город, османы первым делом обустраивали место для молитвы. Определяли направление на Мекку и высекали михраб, или нишу, в самом крупном соборе.
Работами, как правило, занимался военный инженер.
Ниша имела форму желудя и помещалась в стене справа от алтаря. На штукатурке до сих пор виднелась арабская надпись.
Обнаружилось к тому же крошечное османское кладбище во впадине меж двух холмов, Геллерта и Королевского. На зеленой лужайке торчали белые могильные столбики с каменными тюрбанами – классическое оформление. Правда, после вышло, что эти могилы семнадцатого века, когда турок выкуривали из города.
Но главным объектом были городские бани у моста Елизаветы.
После Нового года хотелось выпарить алкоголь, но баня оказалась мужской. В облезлом предбаннике пыхтели над шнурками усатые дядьки в кепках.
Я прошелся по вспученному линолеуму. На стенах в деревянных рамочках висели инструкции и тарифы. «Интерьер советской поликлиники» – я толкнул стеклянную дверцу.
Черный купол с окошками лежал на восьмиграннике. Бассейн окружала стрельчатая аркада, на воде бляшки света. И мужики с короткими кривыми ногами сидели на каменных лавках шестнадцатого века.
Она стояла у парапета через дорогу – и листала путеводитель.
– Ну, как там? – спросила она и, не дожидаясь ответа, огласила: «Черная жемчужина османской архитектуры, эта баня была построена в 1566 году по заказу Соколли-Мустафы». Ты его знаешь? Смешное имя.
– Это Мустафа Соколлу-заде, – речной ветер приятно холодил лицо. – Племянник знаменитого визиря Соколлу Мехмеда паши. Помнишь, я тебе о нем рассказывал?
Она не помнила.
– По его наводке Сулейман назначил Мустафу наместником Буды. Это случилось в 66-м, незадолго до смерти султана. Соколлу были выходцами из Восточной Европы и племянник знал, что тут к чему. А дядя, тот самый визирь, был дружен с архитектором. Синан построил для него усыпальницу в Эйюбе и две небольших мечети в Стамбуле. Судя по исполнению, это визирь был чем-то очень симпатичен Синану. Мечети вышли строгими, но уютными, спокойными. Частными, что ли. Так вот, одну из этих мечетей закончили примерно в это же время. И в плане она имела точно такой же восьмигранник.
Силуэты стен рыхлые, разобрать восьмигранник невозможно.
– Поскольку при дворе все делалось по знакомству, – мы снова уставились на воду, – не исключено, что заказ на бани пришел именно к Синану. Конечно, сам он тут не работал и, скорее всего, никогда этих бань не видел. Но чертежи мог предоставить.
– Эйюб, Сулейман, – она обреченно сунула путеводитель в рюкзачок.
– Но ведь это моя книга… – развел руками.
Отвернулась и стала разглядывать берег напротив.
Весь день она отмалчивалась, ссылаясь на вчерашний перебор со спиртным, и мы рано вернулись в гостиницу. Из душа вышла через час, уже в пижаме. Молча залезла под одеяло и уткнулась в путеводитель. Я открыл недопитый «Токай» и разлил по бокалам, но она отказалась.
По телевизору показывали Джеймса Бонда.
– Я наверное завтра никуда не поеду, – не поднимая глаз от книги, вдруг сказала она. – Плохо себя чувствую, да и настроения нет.
Я пожал плечами и уставился на экран.
Джеймс Бонд висел на подножке, пытаясь влезть на уходящий поезд.
Судя по тону, спорить бесполезно.
И я поехал один.
В седьмом часу утра я тихо прикрыл дверь и вышел на улицу, где в сером воздухе висела зимняя изморось. Сел в пустой поезд по восточному направлению. Когда вагон тронулся, я уже спал.
Через два с лишним часа поезд прибыл в Печ, который почернел и притих от дождя.
Я вышел на площадь с мечетью и взял такси.
За городом погода разгулялась. Через ватные облака стало пробиваться солнце, окна запотели. Дорога, обсаженная тополями, вокруг поля, поля. Они были выпукло-вогнутыми и чем больше припекало солнце, тем заметнее земля парила, поднимая к небу белесые полосы.
Мохач напоминал советский райцентр. Центральная улочка уводила в туман; в молоке виднелись цветочные горшки на подоконниках.
Что я хотел тут увидеть – редуты работы Синана? За пять веков даже реки поменяли русла.
Я вышел на площадку, обнесенную гранитным парапетом. По центру торчали мемориальные трубы, память о высадке советских войск. А за гранитом, как распаренное тело, лежал Дунай.
Река шла безмолвно, упрямо: как белая кровь. Дымку сдувало ветром и контуры деревенских домов проступали на берегу. А вода все скользила и скользила, закручиваясь под ивами.
Также же она шла утром, когда армия султана высаживалась на берег Дуная. Когда первые отряды янычар бесшумно занимали холмы, которые совсем уже открылись в поредевшем тумане.
Рядом с мной стоял коренастый дядька с авоськой. Чуть поодаль я заметил парня в инвалидной коляске. На краю площадки замерла красивая молодая женщина.
Косынку она держала в руках.
Кто были эти люди? Кого ждали у воды зимним утром? Они стояли неподвижно как скульптуры и смотрели на реку. А свет все прибывал в берегах, и ощущение легкости и значительности росло во мне вместе с этим светом.
Армия провела в дороге четыре месяца.
Шли по долинам рек, опасаясь перевалов, и занимали по пути опустевшие города и деревни со странными славянскими именами. За Пловдивом начались проливные дожди и дороги размыло. Они стали терять скот, пушки срывались и тонули в потоке, из-за воды в обозе стал гнить провиант.
