Дисциплина пошатнулась. За самовольную отлучку или потерю лошади янычару отрубали голову, но отлучки случались все чаще, а беглецов находили все реже – и снова шли и шли долинами рек вверх по течению на запад.
К концу лета армия вышла к Драве около деревни Осиек. Переправу поручили наводить Синану и тот за пять дней соорудил трехсотметровый мост, по которому стотысячная армия сошла на тот берег. Чтобы отрезать путь к отступлению, после переправы мост уничтожили.
Мохач стоял пустым – жители покинули деревню, когда на окрестных полях разместилась армия короля Лайоша. В излучине Дуная турки разбили шатер султана, выставили артиллерию. Все было готово к сражению.
Битва началась в три пополудни 29 августа. Силы были неравными – ни Англия, ни Испания, ни папа Римский не оказали Венгрии военной помощи. Удар огромной армии держали венгерские и польские рыцари числом в десять тысяч, и простые солдаты из крестьян, и без того недовольных королевскими поборами.
Промашка вышла в самом начале. Кавалерия короля клюнула на приманку Ибрагима-паши, разыгравшего отступление, и ринулась к ставке султана. Там ее, зажатую в клещи, и разгромили с флангов.
Битва продолжалась до вечера, но после гибели отборных частей исход ее не вызывал сомнений. Остатки королевской армии добивала турецкая артиллерия, крестьяне бросали оружие и разбегались. Король Лайош был ранен и упал в Дунай, где утонул под тяжестью собственной амуниции.
Тело его не нашли.
10 сентября османы вошли в столицу. Сулейман совершил намаз в большом соборе Пешта и занял дворец на Королевском холме. Указ, обещавший жителям города неприкосновенность, опоздал. Янычары уже бесчинствовали по обе стороны реки, пока через пару недель и город, и окрестности не были разграблены полностью.
После венгерского похода на имперском небосклоне вспыхнула блистательная, но недолговечная звезда Ибрагима. Из Будапешта он вернулся вторым лицом империи и сыграл неясную в деталях, но существенную роль в судьбе Синана.
Грек по крови, Ибрагим попал в плен мальчишкой. Пираты выставили его на продажу в Измире, откуда Ибрагима перекупили в соседнюю Манису, где находилась резиденция наследника и жил юный принц Сулейман.
Говорят, начитавшись сказок, принц тайком гулял по улицам спящего города, воображая себя Гаруном- аль-Рашидом из «Тысячи и Одной ночи». В одну из таких прогулок он услышал скрипку. Мелодия доносилась из открытых окон, и пленила Сулеймана настолько, что утром он приказал выкупить скрипача у хозяев.
Мальчишка состоял при богатой вдове. Это ее он тешил игрой на скрипке, и бог весть как еще. Когда ко вдове пришли из дворца, та удвоила цену, но мальчика выкупили не торгуясь.
Так Ибрагим попал во дворец Манисы, а потом и в Стамбул, куда отправился после смерти отца Сулейман.
На чем они сошлись, потомок Чингиз-хана и грек без роду и племени? Частная жизнь в исламе штука темная, но, говорят, с той поры султан и дня не мог провести без конфидента, и даже постель Ибрагима устроили в его спальне, так что теперь даже ночью они вместе, а посему доступ женщины к своему господину заказан и печаль царит в гареме султана, печаль.
После возвращения из Европы официальные бумаги все чаще подписывает Ибрагим, чье имя украшено царственными эпитетами. Ежегодно казна платит ему тридцать тысяч золотых и он становится одним из самых богатых людей империи. Злые языки утверждают, что он язычник и не чтит Пророка, и постится по христианскому обычаю. Наместники в провинции теряются в догадках: кто наш господин в Стамбуле? кому писать бумаги? и в город приходят грамоты на имя «великого султана Ибрагима».
Диван, послы, походы – все теперь в его руках. И султан как будто не возражает. Ему нравится быть в тени своего наперсника. Он отошел в сторону и любуется Ибрагимом: настолько тот хорош во блеске царской власти.
Ибрагим живет во дворце султана, но так не может продолжаться долго, поскольку султан выдает за любимца свою сестру и молодоженам нужен кров. Тогда-то на кромке ипподрома и появляется роскошный дворец. Он стоит и сейчас, напротив Голубой мечети, а строил его инженер Синан, нежданно-негаданно возведенный после Мохача в должность личного телохранителя падишаха.
Никаких документов относительно карьерного взлета Синана не сохранилось. При дворе все делалось по замолвленному слову, так что распутать этот клубок тогда, а тем более сейчас, трудно. Возможно, за Синана хлопотал Ибрагим, наблюдавший его в походе и составивший протекцию соплеменнику. Но можно ли утверждать, что Синан был греком?
Примем как должное: Синан теперь бок о бок с падишахом. Днем они на выездах и Синан в первом круге у самых носилок. Ночью они во дворце, и Синан на часах у входа в спальню – спит ли султан, или ведет беседы со своим конфидентом, который, слава Аллаху, все реже ночует в покоях Сулеймана, а значит надежда появилась в гареме султана, надежда.
Покидая опустошенный Будапешт, Ибрагим вывез из королевского дворца три античные скульптуры Аполлона, Дианы и Геркулеса. Спустя несколько месяцев старые боги прибыли в Стамбул. Несмотря на ропот духовенства, их установили на ипподроме под окнами дворца Ибрагима, откуда тот мог любоваться ими во всякое время.
Работу поручили Синану и он соорудил для скульптур мраморные постаменты. Изваяния хорошо видны на гравюре голландца Питера Ван Эльста, запечатлевшего торжественный выезд Сулеймана из дворца.
После того, как скульптуры установили, турок Фигани, известный городской поэт, сочинил эпиграмму, где зло посмеялся над Ибрагимом и его истуканами. Первый Авраам, писал этот Фигани, слыл праведником и сокрушал идолов, но пришло скверное время и явился второй Авраам, воздвигший чужих богов в праведном городе.
Эпиграмма ходила по городу и пользовалась успехом в кофейнях. Ибрагим по-турецки означает Авраам, адресат ни у кого не вызывал сомнений. Все ждали реакцию временщика, и она последовала, и была достойна тирана.
Поэта схватили и бичевали, а потом отрезали нос и уши. Его возили задом наперед на осле по Стамбулу и толпа, еще вчера читавшая стихи Фигани, глумилась над поэтом.
Ближе к вечеру его повесили.
Так некогда свободный грек, потом раб, а ныне первое лицо в империи, отомстил свободному мусульманину, бывшему обычным уличным поэтом.
Но только ли в обиде дело? Вспомним скульптуры, стоявшие нагими на ипподроме, где всякий мог оскорбить их и словом, и делом – ведь Ибрагим был грек и знал толк в искусствах, и даже приняв ислам, оставался тем, кто в пропорциях античной скульптуры видит больше, чем во всех мечетях Стамбула, тем более, что Синан еще не возвел в этом городе свои шедевры и смотреть тут пока еще не на что?
Скульптуры эти простояли на ипподроме десяток лет, пока в одну ночь не исчезли. Ни Геркулеса, ни Аполлона, ни Дианы с той поры никто не видел, и только золотой полумесяц, символ богини, до сих пор поблескивает на верхушках мечетей, упираясь в небо над Босфором острыми рожками.
Автобус уходил в десять вечера – целый день впереди.
Золотой Рог лежал внизу белесым, квелым.
Надо купить фотопленку, водки во фляжку на дорогу. Проверить почту, ответить на письма. Кто знает, что в Кайсеры?
Далеко решил не забираться. Обедал в переулке, у самой гостиницы. Низкие лавки на улице, столики. Дома высокие, улочка узкая, много тени.
Парнишка в трико принес мясо, расставил плошки с красным луком, петрушкой и лимоном. Лаваш лежал
