После чего скромный туристический поток стекает на улицу Пилес, где кафе и янтарные бутики.
В одном из них я купил янтарную каплю с мошкой. Сувенир был недешев, но размышлять о времени, глядя на блоху, прыгавшую по земле 5 миллионов лет назад, – это, надо сказать, дорогого стоит.
Поскольку, глядя на нее, ты физически ощущаешь сладостное бессилие разума перед
Что остается?
Мечтать, мечтать.
ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ Амстердам
Попадая в сомнамбулическую толпу Амстердама, понимаешь: европейский люд, не вписавшийся в систему буржуазных ценностей, стекается сюда. Главная приманка Амстердама – это свободная (хотя и без чеков) продажа гашиша и марихуаны. Что бы ни говорили про Рембрандта и селедку, именно трава создает ту атмосферу, в которой и Рембрандт, и селедка особенно пряны. Дарует свободу, хотя бы искусственную. Гарантирует рай, пусть и синтетический.
Амстердам заточен под человека, чье сознание находится в легком наркотическом трансе. В сущности, пейзаж города и есть человеческое подсознание; темная сторона вашей луны, которую повернули к свету. После кафе-шопа сомневаться в этом нет смысла. Поскольку смысл уже отделился от вещи и живет своей жизнью.
В меню любого кафе-шопа довольно богатый выбор. Первый раз лучше не употреблять смеси, в названии которых есть слова
В нем он, собственно, и продается.
В меню десятки сортов и смесей. Чтобы разобраться в них, нужны месяцы, годы. Жизнь. Глядя на местных растаманов, я понимаю, что эти годы у них позади. И покупаю
Оптимальный вариант для новобранца.
Спустя столетие я выхожу на выпукло-вогнутую мостовую. Брожу по улицам, раскрывая-закрывая зонтик. Смотрю на воду. Вода в городе стоит чуть ниже мостовых, удваивая фасады без промежутка набережных. Сразу.
Спустя пару веков я натыкаюсь на дома, которые осели один вправо, другой влево. Или это проект безумного дизайнера? Чтобы дом не рухнул, надо держать его, так я решаю. И звоню в Москву за помощью. Москва предательски молчит, зато в переулок заваливается толпа неформальных личностей. Я призываю их на помощь, и они охотно подпирают фасад. Все, можно уходить.
В квартале красных фонарей позируют девушки всех национальностей и конфигураций. Каждая из них одаривает тебя взглядом из своего стеклянного аквариума. Причем именно в тот момент, когда и ты смотришь в глаза. Это взгляд завлекающий, первый. Выходя из ее поля зрения, ты снова поднимаешь глаза – и вы снова встречаетесь взглядами. Это взгляд финальный, последней надежды.
Еще несколько лет я провожу в секс-шопе. Судя по приборам, которыми здесь торгуют, эротические фантазии обычного европейца носят сугубо членовредительский характер.
Чтобы передохнуть от демонов города, я оказываюсь в доме Рембрандта. Дом сплюснут, вытянут по вертикали – как и все «экономные» жилища города. Этажи стягивает, как шампур, винтовая лестница. Поднявшись в мастерскую, попадаешь в картину Вермеера. В спальне еще один фантазм – кровать, упакованная в шкаф со створками. Спальное место внутри крошечное. По аналогии с винными
Ближе к ночи в Амстердаме открывается масса клубов и баров. Каждый из них оформлен под любое состояние измененного сознания. Здесь хорошо провести время, когда трава «отпускает». Смотреть на лица, тянуть вино или пиво. Говорить ни о чем с барменом. Сходить в туалет и застрять в зеркальной комнате еще на пару веков.
Но эти века пройдут уже довольно быстро.
…После ревизии баров я забредаю в тряпичный магазин и зачем-то покупаю легкое твидовое пальто. Лаконичное. Простое. Так мне, во всяком случае, кажется. Однако на утро я обнаруживаю на спине пальтишки дракона. Откуда он взялся?
С тех пор я считаю его гербом страны, где живут наши химеры.
А на вопросы друзей отвечаю: сел на лавку, которая оказалась окрашена.
ДО МОРЯ НА ТРАМВАЕ Гданьск
Один из лучших блошиных рынков Европы находится в Гданьске. И это понятно, если учесть, сколько раз город переходил из рук в руки. Голландия, Пруссия, Российская империя, Германия и СССР наследили в его истории. Что остается от империй, как не предметы быта, выпавшие из времени вещи? безымянное барахло?
На «блошке» Гданьска можно отыскать германскую портупею и голландский фарфор. Петербургские иконы и советский радиоприемник. Гуцульские какие-то изразцы. Предметы, некогда удаленные во времени и пространстве на немыслимое расстояние, теперь лежат рядом: на старых машинках «Зингер».
Подтверждая тезис, что вещь долговечнее того, кто ее создал.
До Гданьска нужно ехать три часа от Варшавы. Поезд летит по равнине, которая неумолимо понижается к морю. Как и многие приморские города европейского севера, Гданьск подвержен наводнениям. Уровень в каналах повышается, лебеди плавают вровень с мостовой. На площадях раздают синие пластиковые бахилы. Из воды выглядывают каменные каракатицы – химеры, охраняющие вход в жилище.
Старые дома Гданьска имеют «голландское» происхождение, отсюда и химеры. Узкие фасады, высокие треугольные крыши – город напоминает строй солдат из мифической армии. Выше крыш только соборы. Все они построены из бурого кирпича, который в качестве балласта завозили те же голландцы. Посреди исторической застройки легко набрести на советскую пятиэтажку, стиснутую готическими фасадами.
Сюрреалистическое зрелище.
Летом с блошиным рынком соревнуется рыбный. На лотках вдоль канала торгуют морскими гадами. Тут же эту рыбу жарят и подают на бумажных тарелках. Обед на лавочке под местное пиво – абсолютно летнее развлечение.
…В 1584 году Стефан Баторий объявил о свободе вероисповедания на территории Польского королевства. Многие протестанты, бежавшие из Франции в Голландию, осели на полпути именно здесь, в Гданьске. Этика протестантизма предусматривает финансовую успешность. С 1600 года в городе начинается эпоха коммерческого и культурного расцвета. Выстроены Арсенал и Ратуша, портовые и таможенные здания. Собор Девы Марии, чье убранство поражает какой-то болезненной, избыточной роскошью. Резьба, скульптуры, живопись – видно, что купцы Гданьска превращали деньги в искусство с маниакальным упорством. Уповая на долговечность вещи, а значит, и собственных имен тоже. И не ошиблись.
Гданьск еще и самое литературоцентричное место Польши. К образу этого города, утраченного и настоящего, настойчиво обращаются писатели, причем разных поколений. Стефан
