чувствовал себя одинаково чужим и там и тут.
Я любил отца, но он умер, когда мне исполнилось четырнадцать лет.
И с тех пор мне не у кого спросить совета. Мать, как я женился, забыла обо мне. Сомневаюсь, что она знает про цунами.
После института я встретил женщину, о которой мечтал всю жизнь. Но забыл о ней, не прошло и месяца после Таиланда. Я знал театр и любил его фантомы – но мою пьесу убрали из репертуара, а вскоре развалился и сам театр – как явление русской жизни.
Какое-то время я еще верил в киношные образы. В то, как они оживают с помощью слова. Мне нравилось добывать смысл, сталкивая два или три голоса. Но настоящее кино, как и театр, тоже исчезло. Превратилось в глянцевые картинки. В слова, которые ничего не значат. И я понял, что еще одна опора выбита у меня из-под ног. Поскольку единственная доступная мне реальность – облако смысла, рожденное в диалоге призраков, – перестало быть кому-либо нужным.
Все остальное я воспринимал как слепое движение судьбы, спорить с которой бесполезно. Просто иногда я чувствую, что на раздаче меня обделили. Что-то теплое, человеческое не положили – там, в самом начале. Или я потерял его?
И с тех пор во мне пустота, яма, которую ничем невозможно заполнить.
Сегодня давали спектакль, в котором играла жена, и я решил подкараулить ее у театра. Надел, чтобы не узнали, ковбойские ботинки и пальто с драконами. Тюбетейку.
Машина выскочила на мост. Слева в лучах прожекторов нежился Храм, и медные скульптуры сидели на его сахарных фасадах, как мухи. С другой стороны утопал во тьме Кремль. Храм сиял – цитадель погрузилась во мрак. И я физически ощутил тьму, в которой зарождаются /их /замыслы.
Стекая с моста, поток заползал в город, как гидра. И исчезал в черном жерле. Потянулись обугленные фасады Манежа. Открылось небо – там, где еще недавно стояла гостиница. Прутья университетской решетки и колпаки подземного города.
Свернув на Герцена, стали подниматься. Проплыл комод консерватории, главки Малого Вознесения. Угол, где стоял монастырь и хранили палец святого Никиты (я даже хотел написать пьесу с таким названием -
“Палец”). Кафе “Оладьи”.
После всего, что я увидел в городе, рюмочная показалась родным местом.
“Тут по крайней мере ничего не изменилось”.
Когда-то мы с актерами часто сидели здесь после спектаклей. Я даже вспомнил имя бармена, Стасик.
Заказав голубцы и водку, устроился у окна. Отсюда открывался прекрасный обзор. Кассы и служебный вход, где меня когда-то окликнули. Стрельчатые окна, где все произошло. И где она стояла, пуская сигаретный дым в окна.
За полтора часа я прикончил графин с водкой, прочитал газетные вырезки и афишки. С удивлением узнал, что теперь в рюмочной выступают /поэты/.
Снова смотрел на улицу.
…Это был очкастый парень в сером плаще и зимних кедах. Уселся, как будто мы вчера расстались. Я не сразу узнал его, внутренне сжался.
– В Питер, представляешь? Перенесли место действия в Питер!
Я очнулся, кивнул.
– Так что вся моя кремлевская интрига к черту!
Пару лет назад мы работали над сериалом, много времени проводили вместе. А потом сериал закончился, и все как отрезало. Я помнил адрес его квартиры и как звали собаку. Но имя? Вылетело из головы.
Из разговора я понял, что ему ничего не известно про Таиланд. И что говорит он, в сущности, с тем человеком, который два года назад вышел из его квартиры.
Я рассеянно слушал его анекдоты – он всегда был мастак по анекдотам.
А сам все смотрел на улицу. Наконец дверь на служебном открылась, из театра вывалилась компания. Мелькнул ее рыжий малахай.
– …если хочешь, я могу отдать тебе пару серий.
– …подвернулась халтура, заказали сценарий… – Далее шло название какой-то телепремии. -…времени в обрез, берешься?
Докурив, актеры стали расходиться. Она стала смотреть на машину, которая поворачивала в переулок. За рулем находился бородач крупной комплекции.
Сквозь лобовое стекло я увидел, что они целуются.
– …это нужно на днях, не затягивай… – Очкастый сунул визитку.
Я прикусил щеку – насколько отработанными выглядели их объятия и поцелуи. Что-то похожее я рисовал в воображении еще на острове, когда нашел бритву.
И вот бородач материализовался.
Глядя на них, я стискивал зубы все сильнее. Пока наконец не почувствовал, что мой рот наполняется кровью. Не прощаясь, вышел на улицу.
Рюмочная, улица, театр – все стало ненавистным, фальшивым. Что мне здесь вообще нужно? Сознание ясное – не могу запьянеть, вечно трезвый. А внутри все оборвалось, кончилось. Опустело, как в выселенной квартире, – только лицо покалывает ночной морозец.
– Не, ты видел? Видел? – раздалось сзади.
– Превратили Москву, нах…
– Кругом одни пидары, мля!
Я обернулся, увидел двух подвыпивших типов.
– Где пидары?!!
От неожиданности один поскользнулся, уронил шапку.
Я понял, что они говорят обо мне.
На Манежной обогнал парень, и я услышал фразу, всего одну фразу.
– Не в Москве! – сказал он по мобильному. – Я сейчас не в Москве!
“Действительно – где мы?”
Смешно, как одно слово может перевернуть мир.
…Я шел пешком вдоль Александровского сада. Через площадь, вдоль стены с безымянными покойниками. “Есть города, где все двери закрыты”, – говорят в одном фильме. Чем дальше я уходил от площади, тем быстрее /закрытый /город отодвигался во тьму. И другой, /тот,/ открывался передо мной.
Внизу лежала река, черная, незамерзающая, и блестела, как смятая копирка. Спускаясь на /ту/ сторону, я ощутил прилив тепла, как будто сквозь метель накатила волна из натопленного подъезда.
Нырнул в ближайший переулок.
Меня сразу обступило другое пространство. Впервые за последнее время я ощутил себя как дома. Осевшие в сугробах, выселенные дома и особняки, все без исключения, казались родными. Хотелось гладить их стены, обнимать колонны.
Через один горели светильники, освещая вывески, напоминавшие декорации к фильму из прошлой жизни. Или это и есть декорация? С тех пор как я вернулся, все поменялось местами, все казалось не тем, чем раньше.
Дверь стояла распахнутой, из подвала вырывались клубы пара. Несмотря на позднее время, кабак битком. Пили стоя, сгрудившись у столиков. С порога людская масса выглядела плотной и вместе с тем бурлящей, подвижной. Я протиснулся к стойке. За панелью верховодила юная шалава в свитере поверх халата. Перчатки без пальцев, черный лак.
