//
В музыкальном салоне крутили что-то из /Uriah Heep/.
– Заходить не надо, покупаете с улицы. Там есть окошко…
Это продолжал тихий голос.
– …то, что в пакете, нужно съесть у метро. Там на входе стеклянный навес, можно прямо на парапете. Не будет привлекать внимания…
– Свинина?
– Это гамбургер, там вообще нет мяса.
Бумажный шорох.
– В переходе будет сидеть парень, Длинный Коля. Вот его фотография.
Пауза.
– Рядом с ним вы должны оставить первый пакет.
Снова пауза.
– Не перепутайте! Первый!
Снова шуршание, как будто разворачивают конфету.
– В метро вам нужна станция “Октябрьская”, это одна остановка. Когда сойдете, сразу наберите номер. Вот он, вбит в трубку, – держите.
Просто нажмите “вызов”.
Возня, сопение.
– Регистрация в паспорте. Вот адрес гостиницы в Раменском, номер оплачен. Остальные деньги ровно через неделю. Да, и не забудьте выбросить телефон – сразу, на вокзале. Отдельно трубку, отдельно карту.
Шелест одежды, хруст мослов.
– Идите, я после. Простите, где здесь джазовый отдел?
Когда я вышел, улица пустовала. Только у киоска с фруктами топтался невзрачный мужик в куртке с огромным капюшоном.
– Гранатовый сок дайте…
Голос принадлежал человеку из магазина.
– Большую.
Я пристроился в очередь, но тот уже отошел в сторону. Пока он пил, к палатке подкатила темно-зеленая “Волга”. Выбросив недопитую бутылку, мужик привычным движением сел на заднее.
Хотелось кричать, звать на помощь.
“Вот так, запросто, взорвут к чертовой матери!”
“Да это обычный бизнес”, – вступил другой голос.
“Мелкие рыбешки”.
“Какой взрыв? Ключевых слов не было”.
Девушка на остановке улыбается, отвернулась.
“Говорю сам с собой как ненормальный”.
“Запугали вконец этими взрывами…”
Стеклянный навес имелся только на “Третьяковской”. У парапета несколько человек угрюмо жевали гамбургеры. Из перехода несло дешевой выпечкой, толкались бомжи, торговцы. Среди пешеходов лавировал на доске молодой парень без ног по пояс. Кто-то кинул ему червонец, поставили недопитое пиво. Тот поправил очки, перехваченные синей изолентой, приложился.
– Коля!
Доска резко развернулась, он стал шарить глазами.
Я уставился на витрину с женскими трусами.
“Покупает гамбургер, съедает. Бомба в таком же пакете, просто незаметно их меняет. Ставит в переходе у стенки, вон их сколько! По телефону с кольцевой активизирует устройство, и привет – переход людный, сплошные киоски”.
“Полсотни можно положить запросто”.
Я слышал каждое слово, звук. Но кто эти люди? на каком языке разговаривают? в каком порядке мне действовать?
“Отделение за углом, стал свидетелем разговора…”
“Вон менты курят, можно прямо здесь, к ним…”
В этот момент один из них воровато оглянулся, они стали спускаться к лоточникам. Я заметил, как бабка с квашеной капустой сунула одному из них мятую купюру. То же самое повторилось у безногого инвалида.
На лотке с кассетами. У торговки тюльпанами.
Собрав деньги, менты исчезли – и переход снова зажил обычной жизнью.
Пенсионер в бейсболке разложил брошюры о “еврейском заговоре”; настроились и заголосили про черный тюльпан жлобы в камуфляже; пошла торговля фальшивыми дисками у азиатов; снова сбились в стайку девушки с голыми синюшными пупками; их окружили прыщавые парни, стали глотать дешевое пиво.
Я сел в кафе напротив, заказал мятный чай. Пригубив из стеклянного стаканчика, понял, что ни в какую милицию не пойду. Никому ни о чем доносить не стану.
И жалеть никого, если что-то случится, не буду.
Одиночество, если представить его с архитектурной точки зрения, выглядит как выселенный дом. В комнатах пусто, валяются бумажки, стоит брошенная мебель. По ее остаткам можно судить о людях, которые здесь жили. Но чаще всего сказать что-то определенное невозможно.
Комнат много, очень много. Настолько, что хватит на целую жизнь, на вечность. Но в один прекрасный день ты открываешь дверь, за которой глухая стенка. Не кирпичная кладка или плиты – а земля, глина. Идти больше некуда.
Некоторое время еще можно бродить по комнатам – перечитывать книги, пересматривать фотографии. Просто в какой-то момент ты понимаешь, что все эти книги – эти записи – дневники и фильмы – твои. Что ты жил в этих комнатах, ты сочинил эти письма. А потом почему-то забыл или выбросил.
Поначалу тебя охватывает паника – а потом приходит спокойствие и уверенность. Когда все двери открыты – и все комнаты пройдены, – ты понимаешь, что в любой момент можно свести счеты с жизнью. Что можно жить – а можно не жить, без разницы. Взять и пройти туда, сквозь земляную стену, – потому что здесь тебе делать больше нечего. Теперь жизнь – это гостиница, за которую не надо платить. Откуда тебя еще не гонят, но уже не держат. Ты можешь освободить комнату в любое время! Или не освобождать ее вовсе.
Это я и называю настоящей свободой.
Правда, в запасе у меня имелось еще несколько комнат. Двери, ведущие в них, я открывал запросто – марихуана! – но это было искусственное расширение жилплощади. Дунув, я мог выйти на Садовое кольцо и гнать на троллейбусе по кругу. Сидеть у окна и смотреть, как наваливается чужой, гремящий город. Представлять себя рыбой, холодной и равнодушной. Похожей на миллионы других рыб в море. Или никуда не выходить, нырнуть в собственное тело. Плыть по сосудам, заглядывая в углы и пазухи. Увидеть лондонское метро мозга, заглянуть в сердце.
Спуститься в ангары гениталий. Пройтись по восточному базару кишечника. Да мало ли! “Была бы фантазия…”