Тетя Зина немного поотнекивалась, но ушла довольная. Мысли Федора плавно вернулись назад. А в тихом омуте, то черти водятся! И почему это его забавляет? Никак не мог представить Арину, вооруженную бутылкой? Бывает же. Захотелось порадовать девочку. Что с ним такое творится? Федор вышел из корпуса, поймал машину.
Арина ждала-ждала и задремала. Басмач проник в палату тише, чем привидение. Оставил на тумбочке записку и банку с пловом. Знаком попросил Анну Ивановну не обращать на него внимания. Посмотрел на вещи Федора. Внимательный взгляд не упустил ни цветов, ни тазика, ни полотенца, ничего, что было на виду. В тумбочку он не полез. Растворился так же незаметно, не потревожив. Анна Ивановна проследила за закрывающейся дверью и закрыла глаза. Тихий час, так тихий час.
До чего же безжалостна жизнь. Одна беда нанизывается на другую — и так без конца. Он ушел. Побродить по городу? Подумать? Вряд ли у него есть дела в Заранске. Он ушел. Неприятно смотреть на эти вонючие повязки? Жалость пополам с раздражением? Что еще она может вызывать в таком мужчине, как Федор? Арина казалась себе брошенной, растоптанной и глубоко несчастной. Она молча металась по постели. Равнодушно получила пару уколов. Забыла измерить температуру. Не обратила внимания на записку Басмача и плов. Небо за окном потемнело и грозилось ливнем. Чернильная туча, низко нависая над крышами, наползала с запада. Солнечные лучи, пробились на мгновение, торопливо лизнули окна терапевтического корпуса, он располагался напротив хирургии. Стекла вспыхнули оранжевым огнем. И вновь погасли.
Арина постаралась и дотянулась до спинки кровати по соседству, прикоснулась к вороту рубашки. Погладила острую кромку, взялась за пуговичку и отпустила. Чьи-то пальцы будут расстегивать, сминать ткань цвета топленого молока и ласкать кожу под ней. Словно обожглась — отдернула руку. Пусть уезжает, пусть уезжает скорее. Чтобы одна безмозглая идиотка перестала надеяться. Порылась в тумбочке, включила (негромко, чтобы заспавшейся соседке не мешать) драгоценную Земфиру. Вытянула телефон, но передумала звонить, швырнула обратно. Перевернулась на левый бок — лицом к стене.
Перед глазами всплывало его лицо. Деформированный, сломанный, наглый нос. Выступающий вперед подбородок решительного человека. Пушистые паруса рыжих ресниц, гордо реющие над золотистыми ладьями. Куда держат путь эти странники? К каким берегам? Припухшие нижние веки, придающие взгляду оттенок лукавого упрямства. Манера смотреть в упор, точно пронизывая насквозь. Неожиданно красивая линия рта. Несколько полные чувственные губы любителя удовольствий. Впрочем, когда он сердится — сжимает рот в прямую линию, и щурится, словно в прицел смотрит. Лицо мгновенно меняется, становясь отстраненным и пугающим. Арина и не подозревала, что в распоряжении Федора целый арсенал гримас и улыбок — от просто неприятных, до совершенно паскудных, даже чудовищных. Он умел смотреть десятью тысячью способов. И попасть под некоторые из его взглядов было действительно небезопасно во всех смыслах.
Вежливый, но короткий стук возвестил о гостях. К Анне Ивановне пришла сестра. Конечно, хорошо сидеть в палате и жаловаться на плохие: сон, аппетит и самочувствие! Но! Замечательное — «но». Анне Ивановне не терпелось поделиться историей про богатого ухажера соседки. И она, опираясь на плечо сестры, повлекла ее в коридор. Вволю посплетничать, что может быть полезнее? Арина осталась одна… на полминуты.
— Рина!
Сердце затрепетало отчаянно и радостно.
— Ты!
Он приблизился невесомым шагом хорошо тренированного бойца. И, вопреки всем своим планам, жадно прильнул к бледным губам. Обеими руками придерживая за плечи. Почти набросился. Неистовый, страстный поцелуй, причиняющий сладкую боль, затянулся, искушая и подталкивая дальше, дальше, дальше. У Арины перед глазами вспыхивали и взрывались звезды. Голова кружилась, кровь билась в висках. Тепло и тяжесть внизу живота. Что-то сжалось в сладкой судороге счастливого ожидания. Она обняла Федора за шею и потянула к себе. Внезапно он высвободился, перехватил ее руки, притянул, уложил к себе на колено, не отпуская. Поднял голову, покачал. И искренне, без намека на шутовство или насмешку беззвучно поблагодарил.
— Спасибо, Господи.
Впервые в жизни, пусть и не в слух, обращаясь к Создателю. В которого, как закоренелый атеист, решительно не верил.
— Малышка, прости старого дурака. Совсем спятил.
Она, еще не вполне придя в себя, смотрела на него полу обиженно, полу ошеломленно. Затуманенный взгляд и растерянная улыбка.
— Что это было?
— То есть?
— Я не думала, что бывает так хорошо.
— Рина? Ты хочешь сказать…
Она смутилась и спряталась в раковину. Улыбка растаяла, губы сжались, зеленые глаза смотрели сердито.
— Рина. Сколько тебе лет? Двадцать семь?
— Восемь.
— И?
— Не скажу!
Федор, вдруг, вспомнил некоторые старые выводы и полюбопытствовал.
— Тебе никогда не было хорошо? Никогда? Совсем?
И что ему ответить? Описать ТОТ поздний вечер? Она отвернулась.
— Хочешь, расскажу тебе про свой первый раз?
Наклонился к маленькому ушку. И прошептал заговорщицки.
— Пока Анна Ивановна не слышит?
— Да.
Ответила глупая плохо воспитанная девочка.
— Вот любопытное создание.
— …
— Тогда слушай. Я отбил девушку у бати. Правда. Он встречался с молоденькой учительницей, очень похожей на тебя. Тоненькая, зеленоглазая. Руки у нее были неплохие, но не такие изящные как твои. Такие я только во сне видел.
Прервался на секунду, поцеловал одну ладонь, другую.
— Милая девушка. Лет двадцати пяти. Бате пятьдесят. Мне семнадцать. До этого только целоваться доводилось.
— А как ее звали?
— Лена. Батя был директором школы… Сама понимаешь. И, как водится в таких случаях про романчик, знал весь коллектив. Но батю уважали очень, зудели втихомолку. А мне обидно за мать! Приперся переговорить, представляешь? Злой как взвод чертей. Позвонил, она открывает. В коротком халатике: коленки наружу, и в не застегнутом, в не застегнутом! Рукой у шеи придерживает и на талии. Запахнулась, короче. Тут я и приплыл. Цап ее в охапку. Дверь пяткой захлопнул. Халат на пол, следом Лену и сам. Даже не спросил, дурак, есть ли кто дома. Повезло, идиоту.
— Она не вырывалась?
— Лена? Нет. Совсем наоборот. И стал я к ней похаживать. Через день. Пока на батю в подъезде не нарвался. Видишь — нос сломан. Плата за любовь. Но этим батя не ограничился. Загнал меня в военное училище. Так история и увяла потихоньку. Лена, правда, ко мне пару раз приезжала. Потом замуж вышла. За физрука из батиной школы. И они вдвоем уехали. Такая история. Почти полный хэппи-энд.
— Почти?
— Батю жаль. Он меня так и не простил никогда.
— Он жив?
