В сигнальной мигалке у ворот красный свет сменился на зеленый, и тяжелые стенки раздвинулись. Вдоль забора вышагивали охранники с автоматами наготове. Вместе с конвойными Сайкс прошел между двумя рядами колючей проволоки к одиночному строению.
На Тексому надвинулся очаг грозового фронта. Ветер рвал в клочья облака, свистел в ушах. По кирпичным стенам, по металлической ограде, по мостовой монотонно забарабанили градины.
Конвоиры ускорили шаг, таща за собой Сайкса. В пропускнике у него сняли отпечатки пальцев. Он коряво расписался. Его провели в другую комнату со скамьей, прикованной к стене, с рук и ног сняли браслеты и вместо оранжевой тюремной робы выдали джинсовую куртку, в кармане которой были чек на восемнадцать тысяч долларов и пятидолларовая бумажка, заработанные им за время отсидки. В конце коридора конвоир нажал кнопку механического замка и вытолкнул Сайкса наружу. В нескольких метрах от него стоял белый тюремный фургон с распахнутыми задними дверцами и зажженными фарами.
Порывами налетал частый град. Сайкс подставил пронизывающему ветру лицо, холод обдал его лоб, щеки, шею. Одна льдинка раскровила ему губу.
Сайкс поставил ногу на ступеньку фургона. Сверкнувшая молния осветила его исступленные от волнения глаза. Слизывая кровь с губы, ощущая сладость свободы, он нырнул в темноту автомобиля.
3
Лейтенант полиции Келли О'Шонесси припарковала патрульную машину на стоянке у Кресс-авеню, поднялась на деревянную эстакаду, сооруженную для прогулок вдоль пляжа, и посмотрела на пирс, который протянулся далеко в море, доходя почти до краев бетонных волнорезов, и в это время года представлял унылое зрелище. На нем ни души, карусели и чертовы колеса заработают только в День поминовения, когда в город начнут стекаться туристы.
О'Шонесси спустилась на пляж, где группа оперов в желтых дождевиках прочесывала место происшествия.
День стоял серый, ветреный не по сезону. В туфли набился песок, она сняла их. «Пропали мои колготки», – подумала она, но по пляжу на каблуках не пройдешь.
Поверх блузки и зеленой юбки, которые она утром надела в церковь, на ней была полиэтиленовая накидка с надписью «Лейтенант» на спине. Ее срочно вызвали, и девочек пришлось оставить в церкви со знакомыми.
Под мышкой О'Шонесси держала фонарик, к поясу, за кобурой, была пристегнута портативная рация, по которой она слышала, как переговариваются криминалисты под бревенчатым настилом эстакады и полицейские на автостоянке, где обнаружили автомобиль жертвы.
Она переступала с ноги на ногу на холодном песке, поджидая подчиненных. Их фигуры выплывали из полумрака. Келли видела, как они перелезают через водосточную трубу, тянущуюся из-под настила. Труба проходила почти в метре от земли. Через такую и в брюках трудно перелезть, а в юбке и подавно.
– Все прочесали, лейтенант.
– Ну и что?
– Похоже, она пыталась спрятаться под трубой. Там как раз кончается цепочка кровяных капель. На трубе наслежено. Много отпечатков пальцев, наверное, ее. И волос много, длинных волос.
– Хорошо, спасибо, – сказала О'Шонесси, выуживая из кармана пачку «Никорет», пластинок никотиновой жвачки.
– Знаем, как этой бабе лейтенантские лычки достались. По блату, это тебе кто хочешь скажет. – Рассел Диллон раздраженно покачал лысеющей головой. – Если б не папаша, не видать ей их как своих ушей. Я эти проклятые тесты с девяносто первого года прохожу, и ни фига.
Дуг Макгир вздохнул и продолжал писать.
– У нее рука наверху, понял? Уж я-то знаю, не вчера родился. – Диллон закурил и громко рыгнул.
Макгир поднял голову от своей писанины:
– Она лучше нас заключение составила. Она не виновата, что такая сообразительная.
– Какая там сообразительная? Тебе говорят, а ты и уши развесил.
– Ничего я не развесил, Диллон. Я хорошо ее знаю, потому как работаю с ней.
– С ней! Нет, ты не с ней работаешь, а на нее. А это большая разница. Она мастерица загребать жар чужими руками.
– При чем тут это? Просто она набрала больше очков. Вот и все.
– Ты, видимо, тоже в нее втрескался. Господи Иисусе! – ухмыльнулся Диллон. – Появляется в управлении пара сисек, и у мужиков работа из рук валится. Но я не из тех. И знаю, кого и как шеф продвигает по службе. От фактов не уйдешь. Бабам и черномазым всегда везет, не то что нам, рабочим лошадкам. – Диллон надел шляпу. – Намекни ей, что если со мной ляжет, то потом опять захочется. Может, это ее заинтересует.
– Сам сообщи, – огрызнулся Макгир.
– Ладно, я пошел, сержант, – протянул Диллон с видом, будто знает что-то такое, чего не знают остальные.
О'Шонесси поежилась от холода. От бревен настила, облепленных ракушками и засохшими водорослями, несло затхлой сыростью. Сквозь щели сверху капала вода. Она посветила над головой, затем луч фонаря скользнул вдоль трубы, потом описал окружность у ее ног.
Как же здесь скверно и жутко, не то что в умиротворенной обстановке церкви. Все чаще и чаще ей приходилось оставлять девочек одних, уходя из дома глухой ночью. Этого требовали ее новая должность и звание. Такая работа вызывает уважение многих мужчин и женщин, ее сослуживцев, но оно нелегко дается. Девочки наверняка все забудут, когда подрастут.
В одном месте труба давала протечку и тоненькая струйка воды проделала канавку в песке. Сбоку на трубе виднелись отпечаток ладони и большое багровое пятно, чуть подальше – засохшие капли крови, потом еще и еще. Вот где это случилось. Тут жертва пыталась спрятаться от преступника. Макгир сказал, что свежую кровь учуяла собака, простая собака, даже не служебная.
О'Шонесси присела возле отпечатка руки и попыталась представить, как все происходило. Она нагнулась и посветила на трубу снизу. Здесь тоже был след от окровавленной руки. Рядом на земле лежала пластмассовая заколка для волос. Келли подняла ее, осмотрела. Ржавчина на защелке, значит, давно здесь валяется, до события преступления.
О'Шонесси оглянулась в сторону моря, откуда надвигался рассвет. Под лестницей, по которой она спустилась на пляж, мелькнул огонек. Там все еще работал Макгир. Его оранжевый дождевик выделялся на темном фоне стены. Она видела, как он поднес к губам микрофон, и появилось белое облачко пара от дыхания.
Под настилом гулко отдавались шаги наверху и плеск капающей воды. Влажный песок похрустывал у нее под ногами. Луч фонарика остановился на металлическом предмете под трубой. Келли нагнулась и подняла золотые женские наручные часики. Совсем новенькие. По положению браслета она сообразила, что их не уронили, а оставили намеренно. Зачем? Чтобы часы нашли?
О'Шонесси погасила фонарик, подняла юбку до пояса, перекинула через трубу одну ногу, потом другую. По отлогому склону берега стала подниматься вдоль нее вверх, к улице. Вскоре ей пришлось нагнуться: голова почти упиралась в бревна настила. В рации потрескивало, слышались голоса, но Келли целиком захватили граффити. Надписи были самые разные: «Чемпионы 94-го», «Эллисон обхаживает Кристи», «Битлы», «Курт Кокаин», «Я люблю Пола», «Пэт любит Роки», «Стервоза Сью», «Салют торговым морякам»…
«Кто тут бывает? – думала О'Шонесси. – Бродяги, пьяницы, наркоманы? Неужели жертва пришла сюда добровольно?»
