возможно сумел бы уговорить (или заставить остаться в Париже) Робеспьера не принимать этот новый сверхтеррористический «гильотинный» закон, грозящий им новыми проблемами? Но для этого надо было забыть о фронте. А между тем Самбра ждала его. Его войска ждали его.
И еще – им была нужна, очень нужна была эта большая победа на фронте, которая только одна могла бы укрепить и сплотить правительство.
Сен-Жюст долго сидел в гостиничном номере, так и не решив, что ему делать. И в этот самый момент пришел Леба…
* * * РАЗГОВОР СЫНА С МАТЕРЬЮ Мари Анн. Итак, ты, наконец, решил навестить нас. Через полтора года. Ну, Луи, ты дождался того, чего хотел?
Антуан. Еще нет.
Мари Анн. Но ты стал большим человеком. Чего же тебе еще надо?
Антуан. Ты говоришь это как будто с осуждением… Большим человеком? Самый большой человек ниже самой маленькой колокольни.
Мари Анн. Луи, ты не изменился – у тебя все такие же мрачные шутки. Но ты ведь так рвался в свою Ассамблею? Вижу – напрасно, и, значит, я была права – лучше бы ты стал священником.
Антуан. Из-за моего «сурового характера»?
Мари Анн. Из тебя получился бы отличный епископ, а Бог мстит тем, кто пренебрегает своим духовным предназначением…
Антуан. Поповские бредни Робино и Ламберов – наших родственников! Сейчас этих паразитов – монахов – преследуют по всей Франции.
Мари Анн. Как и дворян, к которым ты когда-то тоже имел честь принадлежать.
Антуан. Я был неправ. Мой отец, обманутый глупейшим титулом шевалье, был по рождению крестьянином, и это самое благородное сословие – соль нации…
Мари Анн. Луи…
Антуан. Я теперь арестовываю всех дворян в департаментах, в которых появляюсь.
Мари Анн. Луи, я…
Антуан. И шевалье д’Эври тоже арестован, и, кстати, если говорить о родственниках, я арестовал одну из своих кузин по линии Ламберов, которая пришла ко мне в Комитет упрекать, что я слишком кровожаден! Это меня, который жалеет о каждой пролитой капле невинной крови! Но если бы мы жалели крови наших врагов, мы давно пролили бы свою…
Мари Анн. Дашь же мне сказать слово, бессердечный мальчишка!
Антуан. Пришлось, правда, задержать в Париже заодно и всех других подозрительных гражданок Ламберов: если бы я просто велел арестовать одну кузину лишь за ее слова, сказанные наедине, меня бы не поняли коллеги…
Мари Анн. Как странно ты говоришь, сын: столько времени не видеть мать, а продолжать вести себя, как в юности, словно у тебя нет сердца.
Антуан. Прости меня! Если бы у меня не было сердца, мать! Нет, оно просто заковано в броню, и я не могу вести себя по-другому. Не осталось ничего, кроме того пути, который я выбрал и по которому мне осталось идти, может, уже недолго. Но я не жалею. Жалею лишь о том, что безмерно устал. И только одно поддерживает меня, что победа близка.
Мари Анн. Я слышала – ты воевал…
Антуан. Воевал. И вел войска. Тебе это, наверное, смешно?
Мари Анн. Нет, мне ведь полагается гордиться тобой.
Антуан. Потому что ты зря грешила на меня в юности: «бездельник, развратник, праздный гордец»? Ты была права.
Мари Анн. Я?
Антуан. Во многом. Было не преступление – порок, и тот Луи Антуан, которого ты знала, умер. Если бы он был жив, он бы не мог стать героем Плутарха.
Мари Анн. Вот как! Значит, ты вполне доволен собой?
Антуан. Нет – я ведь не нашел, что искал… Счастье народа…
Мари Анн. Так говорят все наши магистраты. Которым никто не верит, как и они сами себе. Ты так и остался наивным фантазером, несмотря на весь страх, который вызываешь… Молчишь? Значит, знаешь. В Блеранкуре теперь все гордятся тобой, но то, что делается твоим именем и именем твоего Робеспьера, наводит страх. Не прерывай меня, я все равно скажу все, что хотела, и ты не арестуешь меня, свою мать, как кузину Ламбер! Ты не боишься, что твой дом разрушат, если ваша революция потерпит поражение, так же как вы разрушаете дома контрреволюционеров? Господи! Да они разрушат весь наш город, в котором жил помощник этого чудовища!
Антуан. Значит, все-таки я – чудовище… Об этом шепчутся наши обыватели?
Мари Анн. Не ты – твой Максимилиан, о встрече с которым ты раньше столько мечтал! И не разочаровался? А я знала – ваши характеры удивительно подходят друг другу…
Антуан. Не Максимилиан – я. Сейчас роли поменялись: Максимилиан слушает меня, и то, что делается его именем…
Мари Анн. Значит, все еще хуже, и я скоро потеряю своего сына…
Антуан. То, что делается от нашего имени, порой исходит от наших врагов. Вся напрасная кровь, жертвы, разрушения. Ты знаешь, что я приказал освободить Антуана Торена, отца…
Мари Анн. Да, и мы все удивлялись: ведь он столько сделал против тебя…
Антуан. Раньше ты говорила: и много хорошего для нашей семьи. Но я сделал это не для него – для себя.
Мари Анн. Скажи лучше – для нее. Ты сказал неправду: тот Луи Антуан не умер.
Антуан. Он умер. Прощай, мать.
Мари Анн. Ты останешься на ночь?
Антуан. Нет, я должен как можно скорее быть в армии.
Мари Анн. Когда ты приедешь опять?
Антуан. Когда…
* * * ЛЕБА …Сен-Жюст очнулся.
Леба все еще внимательно смотрел него.
– Я вижу, Антуан, ты все уже решил без меня, и мой совет тебе не нужен, – сказал он, а потом, помедлив, несколько смущенно добавил: – Но может быть, перед тем как отправиться в армию, полководец захочет что-нибудь передать Анриетте?
Сен-Жюст почти скрипнул зубами: Леба задевал то, что он хотел похоронить в своем сердце. Но Филипп был прав: Антуан сам объявил в узком кругу два месяца назад о своей помолвке с его сестрой.
Почему Сен-Жюст поступил так, он и сам не знал. Четыре года с самой своей «огненной» клятвы он
