одинаковое выражение отчаяния. Только не опускайте руки, только не опускайте. Что вам какой-то замок, вы что, не хотите жить? Неужели вы сами в это верите?
Я видел — верят. Струна лопнула, северная волна бросилась на приступ оставшихся башен. Я знал — здесь, во дворе, половина гарнизона, и живого, и мертвого. Они выманили его наружу ложной, отвлекающей атакой, чтобы без помех взять сердце замка.
Где-то рядом закричали, дико, с таким горем, что я не выдержал. Подхватился, протолкнулся через непонятно зачем столпившихся людей. Среди них были и безумцы, выбежавшие из ворот, и гарнизон. В центре лежал растерзанный на части труп, около которого выла женщина в мужской одежде. Я протолкнулся ближе. Это оказалось легко —люди стали быстро расходиться — где-то неподалеку возобновился бой. Я присмотрелся, не понимая, что могло вызвать такую реакцию воинов. Убитый был из замка. Одежда довольно богатая, какие-то блестящие подвески на груди, синяя лента. Я прищурился. А мундир-то военный. Военный…
Люди, люди… Вдруг я услышал рядом знакомый голос, командующий залп. Я перечеркнул свое намерение держаться подальше от заварух и бросился на голос. Планы меняются. Он стоял чуть в стороне от линии магов, повязка с лица была сорвана, щека и куртка в крови, рука весит плетью, но голос все такой же громовой. За ним стоял магистр, прикрывая отряд какой-то матово отливающей сферой, которую уже разъедало со всех сторон. Раненых было много, а кто-то уже и лежал в пыли.
Темнота позволила подобраться незамеченным близко, так близко, что я смог нырнуть внутрь сферы через одну из прорех. Меня если и заметили, то не обратили внимания — я был человеком. И потом… Перед магистром стоял один из тех… Из замка. Рядом стояли еще двое, когда-то, возможно, и бывшими телохранителями, но сейчас…
— Великий магистр Роллин, боюсь, — замковый судорожно вздохнул, закашлявшись, — боюсь, замок взят.
— Каковы потери?
— Большие… Особенно… Среди командования, — он внезапно сорвался на истерику. — Замок взят, перебиты все сотники, которые были не на рейде, весь магистрат. Они ворвались в главный зал во время Совета… Это конец!
— Прекратить! — рявкнул магистр (даже у них есть имена, как оказалось). — Дальше!
— Мы сумели пробиться наружу с лордом-главнокомандующим.
— Зовите его немедленно, — ледяным тоном бросил он через плечо. В сознании блеснула искорка понимания.
— Вашего главнокомандующего разорвали на части пять минут назад, — громко, так, что услышали все, сказал я.
— М-магистр?! — взвизгнул замковый. Магистр бросил на меня недобрый взгляд, прикрыл глаза, мгновенно нашел то, что искал и медленно кивнул. — Но тогда… Главнокомандующий вы, магистр.
— Пока, очевидно, да, — рыкнул он.
Ледяной ветер опять бросился в лицо. Рядом крикнул человек, воздух вздрогнул от нового залпа и светящиеся точки, которые я уже начал различать впереди, отбросило назад, проволокло и сбросило со скалы. Ветер усиливался. За спиной слышался один дрожащий и один ледяной голос. Я замер, предчувствуя что-то… Рядом вспыхнула с новой силой битва. Очевидно, нас решили добить. Не оставлять в тылу опасность. Я опустил руки и посмотрел в небо. Струна вновь натянулась. Виток за витком, она натягивалась все больше и больше, звеня на грани. Голос за спиной перешел в ор. Голос за спиной перешел в визг, сливаясь с визгом натянутой струны, забирая все выше, выше, выше, ввинчиваясь в уши, раздирая мозг, вцепляясь в душу когтистыми пальцами. Я зажал уши и закричал, падая на колени. За спиной завизжали вместе со мной, срывая горло. Струна достигла пика напряжения и лопнула с оглушительным скрежетом.
Из глаз потекли слезы. Я всхлипнул и медленно поднялся с колен. Вокруг бушевал бой, и никто больше не слышал этой струны. Никто… Я обернулся. Еще медленней опустил налившиеся кровью глаза к земле. Руки мелко задрожали, захотелось зажмуриться, а еще больше — проснуться. Но я смотрел. Смотрел, чтобы запомнить, чего я видеть больше не хочу.
Они смели половину отряда, зайдя с тыла и разбив сферу. И замковые лежали вместе с патрульными. И магистр лежал среди трупов солдат, которых так ненавидел, точно так же скалясь ощеренными зубами небу, точно так же зияя дырой на месте сердца и глаз.
Глава 25
Зачем искать пятна на греющем тебя солнце?
Я стою на промозглом ветру, на маленьком кусочке земли у самого неба, у самых туч, к которым можно протянуть руки и зачерпнуть бурю полной горстью. В горле стоят слезы, которые никогда не прольются, а сердце с каждым новым словом покрывается каменной коркой пополам со льдом. Со мной говорили два голоса — голос памяти и еще один, вполне реальный. Но живой ли? Я раз за разом задаю себе этот вопрос и не нахожу ответа. Мир извернулся в дикую, немыслимую петлю, которая, похоже, готова затянуться на шеях тех, кто не успеет извернуться вместе с ним. Простое и понятное внезапно обернулось немыслимо сложным, а то, из чего не было выхода, само выводит за руку из лабиринта.
— … не смогут. Кому не знать этого, как не тебе. Морана гадина, но она моя сестра. То, что она нашлет… то есть уже наслала в этот раз, вполне может закончить наше Полотно. Я не имею права его менять напрямую и…
— Да, конечно, — перебила я бесконечный поток рассказа, змеящегося вместе с ветром далеко на запад. Я не слышала слов, струящихся вокруг и уходящих, не задевая ни единым звуком. Я молча смотрела вниз, где за воздушной пропастью, за глубокими провалами, среди четырех высоких пиков погибал древний замок. Вросший в скалу камень, нерушимая цитадель. Как много правд существует на свете. Для каждого — своя. — Вы не имеете. Поэтому таскаете каштаны из огня чужими руками.
На меня смотрели глаза чужие и совершенно нечеловеческие. Да они и должны быть такими. Да. Мне все равно. К дьяволу и уважение к вам, и трепет, и пиетет. Ни испытываю я к вам ни малейшего уважения, хоть и понимаю, что это лишь игра словами, лепет обиженного ребенка, который не первый раз видит, что мир жесток, но не может не плакать. В концов, веровать или нет — личное дело каждого, точно так же, как и уважать того, в кого веруешь. К дьяволу вас, титаны прошлого и настоящего, к дьяволу с вашей правдой, самой правдивой в мире. Быть может, действительно правдивой. Даже наверняка. Но у меня-то правда другая. Правда моего народа, который по вашей прихоти истекал кровью и слезами, отдавая вам жизни, рассудок и души.
…«— Они снились мне. Почти каждую ночь. Заклинания не помогают, а не спать дольше я уже не могу. Мне слышится… Они не говорят, но я понимаю. Страшные создания без душ и тела. Они проходят везде, принимают любые обличья и читают в сердцах наши страхи. Я видел каждый дом, каждый замок, каждый мир, в который они приходили…с тех пор, как их выпустили в… В Мир. В наш Мир. Они убивали с небывалой…легкостью. У каждого в сердце они читают его уязвимое место, и бьют в него. Мгновенно. И вытягивают души. Они переплавляют их по себе, и сущность души сгорает, а оболочка становиться их образом и подобием. Сначала они были малочисленны, но теперь строем своим могут закрыть и солнце, и звезды…» Да. Вот он, мой пепел. Вот оно — разрешение всего. И тела, кажущиеся старыми только от того, что от них оторвали душу, которая должна была быть с телом еще три дня. И смерти, такие разные лишь оттого, что сила мага — в голове, оборотни по привычке берегут брюхо, а я… мое уязвимое место — душа?… Так ли? Или сердца наши лгут сами себе, а заодно и тем, кто читает в них? Они говорят лишь о том, что мы боимся потерять, ведь так, сердце? Ведь и меня можно убить, снеся голову, и оборотень не проживет без души. Поэтому… Обманывайся, сердце. Как можно дольше.
— Не груби. Я тебе плохого не хочу, не вынуждай меня. Я вовсе не обязан тебе объяснять все, что происходит, смертная.
— Еще бы, — я устало прикрыла глаза. — Я вам нужна, но не настолько, чтобы объяснять мне все. Достаточно и того, что вас оправдывает в моих, смертных, глазах. Или в ваших тоже? Слишком долго жили среди смертных и набрались наших понятий о чести. Хотя о чем это я, она же разная у всех…
— Скай, у тебя в голове каша, упрямое ты дитя. Да, я хочу, чтобы ты была на моей стороне. Ты многое можешь, и можешь помочь своему миру так, как могут это сделать очень немногие. Я хочу, чтобы этот мир
