— Понятно. Вроде бы и не знаю ее, а, откровенно сказать, не завидую я ей, товарищ Бакланов. Не завидую…
Бакланову стало не по себе. А любопытно, почему капитан так считает?
Воронин помолчал и, как бы раздумывая вслух, сказал, что решил он так известно почему: человеку, которому военная служба кажется пустой тратой времени, будет трудно и в семейной жизни. Он будет стараться обойти трудности, обойти общепринятую мораль.
— Сейчас нарушаете армейскую дисциплину, а потом, по привычке, семейную нарушите. Здесь мы вот какие здоровые, сильные, с властью, с коллективом солдатским. А там что? Одна слабая, да еще, возможно, застенчивая женщина. Что она против вас? Пить начнете, гулять. Вы ведь хозяин. Вы глава семьи, вам все можно. А думаете, мне не хочется, чтобы все у вас было по-хорошему, по-человечески? Честно отслужили свой срок, уволились, свадьбу сыграли, меня бы пригласили. И не вспоминал бы я тогда ваши прежние ошибки, а, наоборот, молодежи сказал бы: «Вот в Прибрежном наш бывший солдат живет. Работает в народном хозяйстве. Это его наша солдатская семья, армия научила уважению к труду. Другие из сел — в города, а он — где труднее, ну и понятно, за что его такая красивая девушка полюбила».
Взгляд Бакланова потеплел. На губах задержалась улыбка. «Такая красивая девушка полюбила…» Это хорошо сказано. А Бакланов раньше называл его про себя «ржаным сухарем». Был бы капитан всегда таким, как сейчас…
Воронин продолжал:
— А не получается ли у тебя, парень, воровство? Да, да, не сердись, что я так говорю. Такое в жизни случается. Девушка лучше, чем ты, ей бы другого, достойного парня, а ты вскружишь ей голову, наговоришь сто верст до небес. Вот я о чем, Бакланов.
— Думаете, я хорошей личной жизни не достоин? — Филипп чуть прищурил глаза, усмехнулся.
— Нет, я не об этом говорю, — задумчиво произнес Воронин. — Я считаю, что вы должны стать намного лучше. Честнее, строже к себе.
«Это, пожалуй, так, — соглашается про себя Бакланов. — Мути во мне хватает, а то, что Юля лучше меня, тоже факт. Стать честнее и строже? Понятно, что имеет в виду капитан Воронин. Честно нести службу… Да… Кажется, простые истины». Бакланов сказал:
— Я понял, товарищ капитан. Это я вам лично… Вовсе не потому, что арест был и «фитили» там разные. И не потому, что без скандалов с начальством спокойнее. Просто. я хорошо подумал. Глупо все получилось. Необдуманно…
Филипп понял, что дальше служить так нельзя. И, подумав так, убежденно сказал;
— Пора быть как все.
— Правильно, Бакланов. Вот и жмите таким курсом. — В глазах Воронина изучающий прищур. Как бы прикидывает, взвешивает, что стоят, что весят слова сидящего перед ним солдата. Верить ли?
На душе у Филиппа тревожно: «Хватит! Чем я хуже других? Попробую как все…»
Он видит, как Воронин искоса смотрит на часы. Так, чтобы Бакланов не понял, что ротного ждут другие дела. А Бакланов понял. Он встает, надевает панаму. Встает и Воронин. Разговор окончен.
Идя с КП, Бакланов обогнул совхоз десятой дорогой. «С такой небритой мордой да в грязном обмундировании только сусликов пугать».
А сказать честно, очень хотелось зайти к Юле. Очень хотелось ее увидеть. Хотя бы издалека. «Ну да ничего, увижу еще».
Первым, кого на точке встретил Филипп, был Кириленко. Солдат шел в одних трусах, нес полные ведра воды.
— Здорово, Иван! — Филипп приподнял над головой панаму.
Кириленко точно споткнулся, поставил ведра и, подойдя к Филиппу, радостно протянул руку:
— Здоров був, Филипп! А мы уж думали, ты нас забув зовсим.
— А куда от вас, дьяволов, денешься? — засмеялся Филипп.
В дверях домика Бакланов столкнулся с сержантом Русовым. Нахмурился, но больше для порядка, злости почему-то не было. Доложил:
— Товарищ сержант, рядовой Бакланов с гауптвахты…
В серых внимательных глазах Русова спокойствие и досада… Бросает сдержанно:
— Здравствуйте, Бакланов! — И уходит по своим делам.
Бакланов жмет руку Славикову. Какой Ника все же длинный парень!
— А Резо тебя ждет, как бога, — сообщает Николай. — Что-то второй движок ерундит. Я и то ходил, да что я в вашей технике понимаю? Дал несколько арапистых советов по части нахождения искры…
И ни слова о гауптвахте, ни слова о том, что было. Вот такой он, Славиков. Филипп спешит в дизельную к Резо.
Резо сидит на корточках перед разостланной на траве схемой, а возле схемы — гимнастерка с сержантскими погонами. «И здесь сержант успел», — отмечает Бакланов. Резо оборачивается, всплескивает руками:
— Вай, Филипп! Здравствуй, дорогой!
— Здорово, Резо, здорово! — Филипп радостно трясет руку Далакишвили.
Черные глаза Резо светятся радостью. Он приветливо улыбается в маленькие усики и не выпускает руки товарища.
— Вай, хорошо, что ты пришел! Второй движок, понимаешь, опять стучит. Я сейчас заведу, а ты послушай, да? Я вчера завел его, понимаешь…
— Понимаю, все понимаю. Сейчас мы его запустим и послушаем. Сейчас мы его…
А Резо шел за Филиппом и, обрадованный, продолжал тараторить:
— Слушай, ара, без тебя такое было, у! Пограничники шпиона ловили. Стреляли. Нам звонили, и ребята с оружием часа три лежали. Никто не напал. Очень жаль… Мы бы дали им… — Резо изобразил прижатый к бедру автомат и даже звуки выстрелов воспроизвел.
— Ну и как, поймали шпиона пограничники?
— Не знаю. Убили одного, знаю.
— Пограничника?
— Зачем пограничника? Шпиона убили!
— Так и говори, по-русски, а то убили, убили… Ничего, это мы скоро узнаем из первых уст. Придет Карабузов с нарядом — все знать будем. Вот так, кацо Далакишвили!
Филипп весело хлопнул Резо по плечу.
— Да, между прочим, один интимный вопросик к тебе. Кто-нибудь из наших в библиотеку книжки менять ходил?
— Послушай, какие книжки! Тревога была, работа была. Какие книжки, дорогой! А! Знаю! Юля, да?
— Точно. Давно не видел. Как она там поживает?
— Вай, недогадливый человек! Дорога мимо, а. он не зашел. Пять минут всего, и сам бы все знал.
— Нельзя, брат. Видок-то у меня… Одежда, хэбэ — второй срок. — И Филипп кончиками пальцев оттянул в сторону, точно танцовщица юбку, замасленные, выгоревшие от солнца и стирок, старые шаровары. Резо ничего не сказал, потому что был согласен — вид не для визита к любимой девушке.
19
Несколько дней находился старший лейтенант Маслов на окружных сборах политработников и, как обычно, оторвавшись от привычного дела, от привычной круговерти, успел соскучиться по своей роте, по людям.
В коридоре штаба прохладно. Остро пахнут бензином ослепительно натертые дощатые полы. Мастика готовится по «секретному» рецепту, и, как ни пытались другие старшины рот выведать тайну, Опашко был себе на уме: «секрет фирмы» не выдавал.
