— Не за талонами? — сощурилась старушка, явно теряя ко мне всякий интерес. — Ну, тогда не жалко. Сдавай, только побыстрее.
Последние слова бабуси больно задели меня. Не жалко… Это кому же не жалко? За свои хилых двадцать кило они вон как разволновались. А наш самосвал с отборной макулатурой, получается, не жалко? Да чем же наша бумага хуже? И где, спрашивается, справедливость? Кто сможет доказать, что нашей школьной библиотеке меньше нужны Дюма и другие макулатурные классики? Почему, спрашивается, мы должны просто так валить в кучу нашу бумагу, а не получать, как и вся эта толпа, заветные талончики на книги? Где тут справедливость? Обидно…
Я досадовал на себя, на всех нас. Ну, почему нам раньше в голову не приходило, что можно самим отвозить и сдавать макулатуру? Если взяться всей школой — так давно бы уже библиотека ломилась от книжек! Нет уж, решил я, стиснем зубы и станем в очередь — в нашем самосвале никак не меньше сорока талонов! Это же сорок книг — целая полка! Добыл же однажды Юрка Воронов талончик на «Королеву Марго». Имею ли я право лишить сейчас нашу библиотеку сорока хороших книг?..
И я сказал старушке:
— Извините, бабуля, но я пошутил. Как это — не за талонами?! Разве наша бумага из другого теста?
— Тогда — в очередь! — гневно махнула она рукой, и толпа сомкнулась, явно опасаясь, как бы наш самосвал нахально не влез без очереди в образовавшуюся брешь.
— Не волнуйтесь, бабуля! — сказал я. — Мне бы только бечевки сыскать побольше бумагу перевязать.
Тут приемщик просунул голову в окошко и сказал:
— Сдавать — сдавай, а на талоны и не рассчитывай.
— Это почему же? — удивился я.
— Не положено. Школьники бумагу за деньги сдавать должны. За две копейки кило. Правило есть такое. И без всяких талонов. Это что за еще такое — выгоды
ищут, понимаешь! Не буду принимать — ясно?
Я едва не задохнулся от обиды. Да где же она — справедливость? Я скосил глаза на Биляла Гиреевича. Он, похоже, начинал нервничать. Поймав мой взгляд, он с мольбой в голосе сказал:
— Володь, ехать надо — склад ведь закроют. Как же я без леса вернусь?
— Билял Гиреевич, миленький!.. — взмолился я. — Вы же видите, как… они… — я был готов расплакаться от бессилия и досады.
— Погоди паниковать! — остановил он меня и сердито зыркнул на приемщика:
— Слышь, Канзас-Сити, а где еще бумагу принимают? Да только чтобы поблизости…
— Зря стараетесь, товарищ! — махнул рукой приемщик. — Никто не примет за талоны. Русским языком повторяю: по-ло-жение!.. А по две копейки — могу и без очереди.
Я опустил голову и уронил:
— Забирайте, если так…
Приемщик сказал:
— Пожалуйста, мне не жалко… Только имейте в виду: склад не резиновый, больше тонны сегодня не приму.
— Это что же будет? — вновь закипела книголюбивая старушка. — Мы мальчишку с машиной пропустим вперед, а сами пойдем домой?
Все зашумели и стали оттеснять меня от окошка. Я вернулся к машине.
— Что будем делать? — сердито спросил Билял Гиреевич. — Не везти ведь назад бумагу. Да и груз меня ждет на лесоскладе…
И тогда я вернулся к очереди и громко объявил:
— Товарищи! Кому нужна макулатура?
Все разом повернули ко мне головы.
— Продаешь, что ли? — поинтересовался какой-то парень. — Почем двадцать кило?
— Даром отдаю. Все равно государству достанется.
— Зачем даром, — отклонил мою щедрость парень. — Могу и купить. Хочешь — рубль дам?
— И я дам! — выкрикнул кто-то.
— И я… — протиснулась ко мне все та же старушка.
— Не надо мне ваших рублей — лишь бы бумага не пропала.
Я вскочил на подножку самосвала и шепнул Билялу Гиреевичу:
— Давайте задним ходом вон на ту площадку. Выгрузим.
Он понял и задергал рычагами. Скоро кузов дрогнул, натужно зашипел и, подрагивая, начал опрокидываться. Бумага полетела на землю.
— Берите, товарищи! — сказал я. — Макулатура — лучший подарок!
Просить дважды мне не пришлось. Очередь упала на нашу макулатуру и растащила ее по тюкам и тючатам. Я облегченно вздохнул — теперь и макулатура сдана, и Академию в Юркином сарае открывать можно. Билял Гиреевич потянул рычаг на себя и кузов плавно опустился.
— Поехали, что ли? — повеселел он.
Я кивнул и сел в кабину. Когда мы отъезжали, всю нашу макулатуру книголюбы уже разобрали. Они улыбались.
А мне почему-то было грустно.
«Входить без стука»
Вернувшись из Ташкента, я тотчас помчался к Юрке. Здесь вовсю шла работа — ребята белили сарай снаружи и изнутри. Оно и понятно — кого привлечет Академия с обшарпанным фасадом. Юрка протянул мне свободную кисть:
— Держи, для тебя приготовили.
Побелка высыхала на глазах, становясь из блекло-водянистой — густо-белой: жгучее солнышко знало свое дело. Когда мы доканчивали белить сарай, та половина, что ребята начали без меня, уже высохла. Я стоял у белой стены, словно у холста, и раздумывал, как украсить ее.
— Тащи краски! — мигнул мне Сервер. — Надо сделать из сарайчика конфетку!-
На одной половине стены я крупно вывел: «Входить без стука!». На другой — «ККАДТУ».
Фархад напряг лоб, силясь расшифровать магическое слово.
— Что это значит? — не выдержал он. Я рассмеялся:
— Ну и президент — не знаешь, как собственная контора называется. Ведь это очень просто — Катта-Караванская Академия Добрых Тимуровских Услуг. Ясно?
— Язык сломаешь, — уклончиво ответил Фархад.
— Можно короче, — согласился я. — «АДУ», например — Академия добрых услуг.
— Совсем другое дело, — повеселел Фархад. — А от твоего «ККАДТУ» впечатление такое, будто шесть бурлаков разом ухватились за язык и тянут его в разные стороны.
Я остановил его:
— Ты бы, президент, больше думал не о вывеске, а о деле. Рекламу я беру на себя, а ты уж голову ломай, как работу вести. Айда в сарай, поглядим — что да где устроить.
— Не в сарай, а в Академию, — поправил меня Камилов. — Про сарай забудь.
Мы окунулись в полумрак, который рассеивал сейчас лишь сноп света, вливавшегося в дверь, а из щелей в черепичной крыше больно кололи солнечные кинжальчики.
— Так, — деловито начал Фархад. — Светящаяся крыша летом — это текущая крыша осенью. Черепицу надо будет перебрать.
— Где поставим верстак? — спросил я.
