— Не нашла я его… Не нашла…
— А что же?
— В уголке взяла. Сама. Никто не видел.
— Не может быть! — запротестовал я, отказываясь верить ей. — Зачем это тебе, зачем?
— Так вышло, Володя, — вздохнула Замира. — Испугалась я очень. Понимаешь?
— Кого испугалась-то?
— Ваську.
— Кулакова? Мясника? А чего его пугаться. Сама видишь — он ни при чем оказался. Зря только напали на него.
— Зря… — подтвердила Замира. — Но я ведь тогда испугалась. На уроке. Когда рассказала про ежа, а Васька почему-то ужасно заинтересовался.
— И что же?
— А то! Ты вспомни, как он стал расспрашивать и удивляться. Вот я и испугалась. Подумала, что он теперь замыслит утащить и продать нашего ежа. За сто рублей…
Меня разобрал смех. Вот так история! Сперва сама же сделала ежу рекламу как звезде экрана, А потом сама же тайком унесла его, испугавшись вдруг, что на ее красочную рекламу кто-нибудь клюнет. Невероятно!
— Володь, что делать, а? — Замира вымаливала совет, помощь. — Знаешь, как мне было стыдно, когда вы… там… Ваську… А я молчала… Думала, сердце выскочит…
Я еще раз чиркнул спичкой. Свет отразился в глазенках ежа, они блеснули фарами. Еж с аппетитом жевал.
— Видала, какой обжора! — показал я. — Вокруг него такие страсти, а ему все нипочем. Ест себе на здоровье и не печалится.
Замира вздохнула:
— Ест. Я ему много положила.
— Вернуть надо, — сказал я. — Завтра,
— А если увидят? Стыдно ведь.
— Я зайду за тобой утром. Идет? Вместе отнесем.
— А что скажем?
— Так положим.
— А если нас увидят?
— В саду нашли. Убежал…
— Соврем, да?
Замирка вполне могла бы написать сочинение о том, что ее любимая профессия — задавать вопросы, доводящие до головокружения.
— Утром зайду! — повторил я и отправился домой…
Нам повезло. Ежа удалось незаметно водворить в живой уголок — в школу мы с Замиркой пришли первыми. Когда на перемене в класс вошел Александр Григорьевич, по его лицу было видно, что он уже видел возвращенного беглеца.
— Поздравляю! — объявил он. — Еж вернулся. Васька Кулаков поднялся из-за парты и, не сдерживая смеха, закричал:
— А! Что я говорил? Видали — сам вернулся.
Его осадил Стасик.
— Сиди ты лучше! — огрызнулся Барханов. — Еще неизвестно, откуда он взялся. Может, ты сам утречком и принес. Испугался и принес.
Васька залился краской, сжал кулаки и молча плюхнулся за парту… На большой перемене Кулаков выскочил из класса, а потом из школьных ворот. Он вернулся ровно через десять минут — раскрасневшийся, запыхавшийся, злой.
— Д-домой б-бегал… — объявил он.
— Сочинение забыл? — спросил я.
— Какое сочинение? Вот… — он вынул из кармана большой замок с дужками и два ключа.
— Дома взял… Я придумал… — запыхавшись, он не мог произносить разом более двух слов.
— Куда замок?
— А на живой… уголок, — объяснил Васька. — На ежа… Чтобы не пропадал… А ключи отдадим Александру Григорьевичу.
Мы гурьбой помчались к ежу, и Васька, ловко продев дужку замка, дважды щелкнул ключом. Еж был под надежной охраной замка. Васька протянул ключ Замире:
— Держи. Отдашь Александру Григорьевичу. Теперь твои сто рублей никто не утащит.
Замира отнесла ключи в учительскую.
Но на следующий перемене Александр Григорьевич вновь вошел в класс. В его руках был все тот же замок — вместе с ключами. Неужели сам снял замок? — удивились мы. Он положил замок на стол и сказал:
— Еж и без замка никуда не убежит. Я в нем уверен…
Поплыл замок. От парты к парте. От Мубара к Стасику, от Стасика к Серверу, от Сервера к Стелле, ко мне, к царевне Несмеяне. Замок плыл к Ваське Кулакову.
Но Александр Григорьевич не успел увидеть, кому мы передавали замок — у нас был сейчас совсем другой урок, и Александр Григорьевич вышел, торопясь в класс, где его уже ждали.
НЕ ПО КАРМАНУ
Он был забавным щенком, когда его принес в школу завхоз Лутфулла-ака. Шарик быстро стал нашим общим любимцем и баловнем. Да и попробуй не стать, если у Шарика десятки друзей, и каждый норовит добыть из дома что-нибудь вкусненькое — специально для него.
Особенно любил Шарик бутерброды с колбасой. Может, не до такой степени, как любил их Первый Аппетит нашего класса Мубар Ахмедов, но тоже не брезговал.
Шарик был добрейшим созданием и в совершенстве владел искусством нравиться всем.
В душу он влезал… хвостом. Завидя утречком кого-либо, первым вразвалочку идущего в школу, изголодавшийся за ночь Шарик стремительно летел навстречу, выделывая хвостом махи почище вертолета. Того и гляди — загудит и взлетит над школьным двором. При этом он преданно заглядывал в глаза и взвизгивал, будто говорил;
— Как я рад тебе! Как соскучился за ночь.
Уж тут таял любой, и если в сумке или ранце был припасен бутерброд, то Шарик приглашался в долю.
Не забывал прихватить утречком гостинец для Шарика и я. Он, чертяка, хорошо знал, что гостинец для него я кладу в левый карман, и так к этому привык, что вскоре при моем появлении стал салютовать хвостом уже не мне, а Карману. Сначала меня это забавляло, но потом, удивляясь самому себе, я стал замечать, что эта измена меня огорчает. Чуточку, самую малость, но огорчает.
Бывало так: Шарик с визгом летел ко мне, исправно работая хвостом издалека, но при этом я уже не ловил, как прежде, его преданных благодарных взглядов. Они были устремлены на Карман с двумя декоративными синими пуговицами по краям. Видимо, он принимал эти пуговицы за глаза Кармана и дарил им восторженный взгляд.
А что же я? Похоже, я стал для него всего лишь переносчиком Кармана, слугой Кармана, достающим ИЗ Кармана в нужный момент лакомство для Шарика. Я понимал, что все это глупо, но отделаться от грустной мысли, что Шарик рад Карману, а не мне, уже не мог. Мысль эта саднила, царапала, мешала.
Однажды, когда Шарик в очередной раз бросился к Карману, радостно набирая при этом хвостом
