Художником Слова с большой буквы! Знаешь, каким я был беспощадным!
К себе? — поспешил спросить я. — Или к бумаге? Она-то тут при чем? Ну-ка, поглядим, как ты над словом работал.
— Гляди! — обрадовался Борька. — Только с самого начала, И он быстро перевернул стопку, и на первом листке я прочел одно слово: «Мы». Большего обнаружить на нем не смогли бы даже радары летучей мыши. На следующем листке стояла только одна буква — «Я». Следуя логике, можно было легко предположить, что третий листок будет и вовсе чистым. Увы! На нем значилось: «В нашем дворе живет…» Следующие листки Борька употребил на то, чтобы перетасовать слова; «Живет в нашем дворе…», «Живет у нас во дворе…», «Во дворе у нас…», «У нас живет…», «Во дворе живет у нас…» Надо отдать должное Борькиной добросовестности — он честно изобразил на бумаге все верные варианты. Еще немного, и у него могли бы получиться и такие — «У живет дворе во…», «Во у дворе живет…», «Нас во живет у…», ну и так далее. Но Самохвалову было не до фальсификаций, потому что следующая его мысль давала возможность мгновенно истребить еще полтора десятка листков. Мысль была такой — «Мне хочется рассказать о страшном преступлении, которое…»
Все было ясно. Борька легко разделался бы таким образом и с годовой продукцией писчебумажной фабрики.
Итоговая его заметка состояла из пяти предложений, в которые он, впрочем, сумел запихать всю суть происшествия с игровым автоматом. Заметку я похвалил, а побежденную Борькой стопку протянул Борьке со словами:
— Это ты лучше с собой забери и Сиропову покажи, чтобы знал, какой у него послушный юнкор.
Я легко представлял себе, как оценит папа такую самоотверженную работу над словом, если увидит попусту искореженную бумагу.
Честно говоря, моя заметка мало чем отличалась от Борькиной. Да и могло ли быть иначе — писали- то мы с ним об одном. Разве что мне удалось уложить всю работу на одном листке… Мы решили не выбирать и не сливать наши заметки в одну, а отнести Сиропову обе. Пусть, сам решит, какую печатать.
К Сиропову мы смогли поехать только в среду. Встретил он нас с всегдашним своим радушием:
— Привет, старикашечки! Чем порадуете благодарного читателя?
Прочитав наши заметки, он нахмурился:
— Опять вы, братцы-кролики, не в ту степь забрели. Ну зачем вам этот фельетон? Поверьте старому зубру, юнкор не должен начинать с фельетона. Всему свое время. Надо сначала освоить другие жанры. Почему бы вам не повернуть эту тему по-другому. Ведь сам собой просится интересный ход.
И Сиропов изложил, как, по его мнению, следовало «подать» факты.
— Этот ваш дядя Сидор Щипахин, — растолковывал нам Сиропов, — в сущности, неплохой мужик и делает, можно сказать, доброе дело. Во-первых, он не мусор подбирает, как вы тут пишете, а чувствует себя хозяином, не дает кануть в Лету вещам, которые могут еще сгодиться. Ясно вам? Теперь — во-вторых… Во-вторых, он у вас самый, можно сказать, ребячий комиссар. Дворовый вожатый. Общественный борец за ребячий досуг. Эти ваши Ромка и Шакал могли бы вечерком хулиганить, курить, или, чего доброго, винцо потягивать. А дядя Сидор их в это время, можно сказать, педагогически оригинально охватил. Отвлек от вредных привычек и… и… в общем — сбил, так сказать, ориентацию на антиобщественные поступки. Вот ведь как по-научному получается. Верно говорю?
Дядя Сидор прямо-таки на глазах вырастал в доброго гения двора. Возразить Сиропову было трудно. Прав был Борька — не стоило затевать заметку. Рано нам, наверное, писать фельетоны.
Но ведь он этот автомат домой притащил… — робко попытался я доказать хоть что-нибудь. — А автомат — государственный.
Но вы же сами говорите, что автомат списали, — возразил Сиропов. — Значит, договорился. Почем я знаю, как было дело. Это все еще надо проверить как следует.
— Вот и проверьте! — обрадовался я.
— Проверю… — вздохнул Сиропов. — Проверю как-нибудь. И вообще, всякие игры, автоматы там и модели — это вовсе не по моему отделу. Это по отделу техники. Да бросьте вы к шуту эту историю с автоматом. Пусть ею народный контроль занимается. Что вы все норовите из чужого сада яблоки рвать, будто в своем их мало?.. У меня для вас, между прочим, есть задание. Очень срочное и очень интересное! Могу доверить только таким шустрякам, как вы. Интервью надо срочно взять у знаменитости. И знаете у кого?.. — Сиропов таинственно понизил голос и стрельнул глазами, готовясь удивить нас.
Не успел!
В кабинет прямо-таки вбежала заведующая отделом писем, потрясая над головой бумажкой с жирным красным заголовком.
— Танцуйте, Олег Васильевич! — воскликнула она. — Вам — международная телеграмма!
— Международная?! — Сиропов привстал от удивления. — Это откуда же?
Из Болгарии. Похоже на стихи.
Стихи? Ну-ка, ну-ка, дайте-ка сюда…
Сиропов схватил телеграмму и, глянув текст, в изнеможении откинулся на спинку кресла, выдохнув тяжко:
— Братцы, она меня погубит. Тогда аж в аэропорту достала, а теперь вот — еще и из-за границы… Послушайте, — Сиропов нервно захихикал, — да от нее мне и в космосе спасу не будет. Она же и в Центр управления полетами пролезет!
Сгорая от любопытства, мы забежали за спину Сиропова, чтобы прочесть телеграмму вместе с ним.
Международная телеграмма была от неутомимой Крякиной. Еще позавчера, в понедельник, выйдя в очередной раз на связь с Сироповым и плеснув ему в уши очередной ушат частушек многоцелевого фольклориста Рудика, Крякина предупредила, что отбывает на неделю в служебную командировку в Болгарию — знакомиться с тамошним опытом строительства кооперативных домов. Рудика она брала с собой. Похоже, что зарубежная поездка вдохновила юнкора-заочника Рудика Крякина на прорыв в новые сферы.
Международная гласила:
«На горе вопит карнай зпт Бургас нас встречает тчк только тот зпт кто вносит пай зпт хату получает вскл подружка моя вскл отчего ты сникла впрс начинают строить дом с нулевого цикла вскл»
Сиропов протянул мне телеграмму и слабым, каким-то обескровленным голосом попросил:
— Там… в шкафу… Папка лежит… Полное собрание частушек Рудика… Пристрой туда, пожалуйста… На сегодня я, кажется, готов!
Борька напомнил:
— А интервью? Вы же хотели нас послать к знаменитости…
Сиропов полулежал в кресле, закрыв глаза и безвольно свесив руки. Если бы в эту минуту в кабинет вошел редактор, он бы непременно решил, что нужно немедленно звонить в «Скорую».
— Сейчас… Сейчас, старичок… — прошептал он. — Дайте отдышаться. Вы же видите — у меня глубокий международный кризис на почве Крякина… Так я, братцы-кролики, и сознание могу потерять. Эх, все равно не поможет. Она мне эти целебные частушки внутривенно будет вводить… Ой, не могу… Сейчас пройдет… — по бледному лицу Сиропова слонялась странная улыбка.
Наконец он шумно вздохнул и, как ни в чем не бывало, вскочил и деловито заходил по кабинету, приговаривая:
— Ладно! Хохмы в сторону! Тут вот какое дело. Приехал на кинофестиваль сам Ролан Быков! Да-да, Бармалей… Он самый. Нужно попытаться встретиться с ним. Очень хочется напечатать интервью со знаменитым режиссером и актером.
А разве он отказывается? — округлил глаза Самохвалов.
Встретиться с ним очень трудно. Ему же житья никакого нет, ему шашлык некогда кушать. То в жюри сидит, то его в школу везут или во Дворец пионеров. Поймать бы его надо и вопросики задать.
— А в редакцию его нельзя пригласить? — спросил я.
Куда там! — махнул рукой Сиропов. — Я ему уже в гостиницу звонил, но он наотрез отказался. Не могу,
