имеет очень глубокие исторические корни. Другое дело, что Прозоров был не моим начальником, и таких деятелей, как он, я видел в одном тесном и скорбном месте в тапочках белого цвета.
— Смотри, паскуда, если убийца уйдет по твоей вине, — негромко сказал я, наклонившись к его волосатому уху, — то я спущу с тебя шкуру!
Сделал я это не столько потому, что был зол на бессмысленную потерю времени, сколько в профилактических целях, показать, кто в этом деле главный. Иначе даже угроза собственной жизни не смогла бы заставить чиновника выполнить свои служебные обязанности.
— Да ты знаешь, с кем говоришь! — набрав в легкие воздух, даже как-то раздулся от уязвленной гордости дьяк, но я так свирепо наступил ему на ногу, что бедолага в прямом смысле взвыл, напугав своих подчиненных.
— Ты что, меня не понял? Не знаешь, что я друг царя? — тихо, но с нескрываемой угрозой спросил я. — Хочешь повисеть на дыбе? Я тебе это устрою!
— О чем ты? — тотчас сник и даже как-то съежился Прозоров. — Все в порядке, ни о чем не беспокойся, мое слово верное!
— Стрельцов на городских воротах предупредили? — перешел я к конкретной части операции.
— Все сделали в лучшем виде, ни о чем не беспокойся. Как только убийцу увидят, сразу же задержат.
— Стражникам сказали, что он очень опасен?
— Конечно, все сделал, как надо.
Мне оставалось только поверить на слово, но лицо у дьяка было какое-то ненадежное. Прямо-таки наше современное лицо, лик, так называемого, госслужащего: сытый, равнодушный и лживый. Такой, если что и захочет хорошо сделать, все равно перепутает.
— Рассказывай подробно, что приказал и кому! — потребовали.
— Чего рассказывать-то, — обиженно ответил он, неприметно отстраняясь от меня, — Ваське Бешеному приказал, он должен был на все ворота передать.
— То есть как это ты Ваське приказал! Приказал, и все? Даже не проверил?
— Мне что, нужно было самому по заставам ездить? — искренне удивился Прозоров.
— Хорошо, тогда зови этого Ваську! Будем разбираться!
Пришел Васька Бешеный, человек с маленькими злыми глазами, волчьей челюстью и отвисшими, как у брылястой собаки, мясистыми губами.
— Ты передал мой приказ на заставы? — спросил его дьяк.
— Передал.
— Вот видишь, а ты не верил! — повернул ко мне довольное лицо Прозоров.
— А что ты передал? — спросил я. Бешеный вызывал у меня еще меньшее доверие, чем его начальник.
— Все передал, — так же кратко ответил он.
— А что именно?
— Чего?
— Что ты передал?
— Что было приказано, то и передал.
— А что тебе было приказано? — упорствовал я.
Бешеный недоуменно посмотрел на дьяка, не понимая, что я от него, собственно, хочу.
— Чего приказано? — уточнил он.
— Отвечай, пес смердящий! — закричал я, окончательно потеряв терпение.
В маленьких глазах мелькнуло холодное бешенство, челюсть еще дальше выдвинулась вперед, но я устоял, выдержал взгляд и шепотом пообещал:
— Говори, тварь, а то запорю.
Я уже готов был сорваться и для наглядности поднес к его лицу кулак с зажатым в нем кнутом. Лед в глазах мгновенно растаял, они стали мягче, добрее, веки приветливо заморгали белесыми ресницами.
— Велел смотреть в оба! — приятным голосом сообщил он.
— Как так, в оба! — теперь уже возмутился сам дьяк. — Я тебе велел желтого задержать, а не в оба смотреть!
Прозоров развел руками и, ища сочувствия, жалостливо посмотрел на меня: вот, мол, с какими болванами ему приходится работать!
— И насчет желтого тоже передал, — неуверенно ответил Васька.
— С кем передал? — потребовал точности я.
— Так вот, — ответил он, косясь на кнут, и неопределенно повел рукой, на общий интерьер приказа.
— Кого посылал? — вперил в него огненный взор Прозоров. — Отвечай, сам проверю!
— Говоришь, кого посылал-то… А кого пошлешь? Считай, что посылать-то и некого. У нас, чай, людей нехватка, и жалованье не всегда платят.
— Ну, Васька! — строго сказал дьяк. — Смотри у меня!
— Так я что, надо, значит, пошлю, что передать-то?
— То, что я тебе вчера говорил, забыл уже? — возмутился Прозоров.
— А, ну да, — вспомнил Бешеный и неожиданно закричал раскатисто и грозно. — Петька, твою мать, мигом скачи на заставу и прикажи ловить мужика в желтом кафтане!
В глубине приказа со скамьи вскочил какой-то парень, видимо, тот самый Петька, и стремглав бросился к выходу. Едва он исчез, как в приказ вошел нарядно одетый мужчина. Он, как только увидел Прозорова, сразу же направился к нам.
— Чего это Петька? Чуть с ног не сбил, шельмец! — подойдя, спросил он.
— Совсем распустились, никто ничего делать не хочет, — начал отвечать дьяк, но пришедший его перебил:
— Слышали, на Калужской заставе стрельцов поубивали?! — радостно сообщил он, так, как будто выиграл главный приз в лотерее.
— Каких стрельцов, кто поубивал? — послышалось со всех сторон.
— Известно каких, обыкновенных. Восемь человек на воротах разбойник заколол, забрал коня и был таков! — с непонятной гордостью сообщил он.
— Это он! — только и нашелся сказать я. — Ну, вы и…
— Вот видишь, — довольно воскликнул Прозоров, — все-таки сбежал! А ты говорил, что он меня хочет зарезать! Нет его больше в Москве, теперь ищи свищи ветра в поле!
И тут я взорвался. И совершил один из самых некрасивых поступков в своей жизни. Я поднял кнут и начал бить по лицам. Причем не по простым, а по должностным: сытым, наглым, льстивым, подлым, всем, которые попались под горячую руку. Этот поступок оказался таким неожиданным, странным, неоправданно жестоким, что никто в приказе не сумел даже защититься. Чиновники как будто окаменели, только шарахались от меня по углам и закрывались руками.
— Вот вам за все! За все! — истерично выкрикивал я и продолжал неистовствовать, пока не сломалось кнутовище. Тогда я бросил опозорившее меня, как человека гуманного, орудие насилия на пол, вышел вон, вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал вон из этой цитадели власти и порядка.
