— А мы уже думали, — начала она и уткнулась носом в плечо.
— Старик мертв, — сказал я, отвечая на вопросительные взгляды, — лежит за изгородью на пустыре. Кажется, его убили.
— Как это убили? — спросил Ваня. — Кто?
Я не ответил, взял с полки свечной фонарик и зажег от лампадки.
— Пойду, попробую разобраться, что с ним случилось, а вы заприте двери и никому, кроме меня, не открывайте.
— Хозяин, можно я пойду с тобой? — умоляюще попросил парень.
— А женщины останутся одни? — вопросом на вопрос ответил я. — Сиди возле дверей и ежели что, стреляй.
За мной заперли дверь, и я пошел смотреть, что случилось с лазутчиком. При тусклом свете бумажного фонарика рассмотреть все ранения на старике я не мог. Однако и то, что увидел, ввергло в недоумение. Отделали его так, будто здесь была настоящая комсомольская драка с поножовщиной. Финалом оказалось перерезанное горло. В руке убитого я обнаружил короткое лезвие без ручки. Видимо, им он и сумел перерезать кожаные вожжи.
Судя по положению тела и вытянутой руки с ножом, он, как мог, оборонялся, и, сжимая в руке лезвие, порезал им себе ладонь. Больше ничего рассмотреть не удалось. Тело было еще теплым. Я закрыл ладонью ему глаза и вернулся в избу.
Мои соратники оказались так напутаны, что долго мне не открывали, видимо, боялись, что вместо мамы-козы к ним ворвется серый волк. Пришлось обругать всю компанию, только тогда мне поверили и пустили.
Я рассказал, что увидел, и задумался, что нам делать дальше.
Ночь кончалась, и сейчас блуждать по дорогам не имело никакого смысла. Гораздо легче, если на нас нападут, было обороняться в помещении. Единственное, чего я боялся, оставаясь в избе, это того, что нас могут запереть и сжечь. Наглядным примером была Наталья, боярская дочь, она точно таким способом сожгла своего папашу.
— Ладно, пока останемся здесь, — наконец принял я непростое решение я. — Только придется выставить караульного.
Все посмотрели на Ваню, он же независимо повел плечом.
— Тебе можно доверять? — строго спросил я.
— Ну и что, один раз оплошал, так теперь будешь всю жизнь попрекать! — обиженно воскликнул он.
Оплошность была не единственная, но я уточнять и считать его грехи не стал.
— Ладно, бери пистолет и смотри в оба. Только с испуга кого-нибудь из местных не застрели! — предупредил я.
— А можно я с ним пойду? — умоляющим голосом попросила Аксинья. — Вместе мы…
— Займетесь тем же, чем и в конюшне? — договорил я.
— Вот уж, надо очень, — обиделась женщина. — У нас там ничего не было, мы просто так лежали!
— Нет, пусть караулит один, — решил я, не углубляясь в обсуждение недавних событий.
Ваня обиженно шмыгнул носом, взял пистолет, свою саблю и вышел из избы. Мы остались втроем.
— Давайте ложиться, — сказал я, — нужно отдохнуть, когда теперь еще удастся поспать.
Аксинья сразу же пошла к себе, а мы с Прасковьей остались вдвоем.
— Ложись, — сказал я.
Девушка послушно кивнула и посмотрела на меня, что называется, косым взглядом. Я понял, что она имеет в виду. Теперь, когда нас стало четверо, разделить две лавки на четверых стало непросто. Предыдущую ночь я спал с Ваней, теперь, когда вернулась Аксинья, получалось, что другого места, как лечь с Прасковьей, У меня не оказалось. Нужно было сразу расставить все акценты, чтобы не осталось никаких двусмысленностей.
— Можешь спать спокойно, тебе ничего не грозит, — сказал я. — К сожалению, другого места нет, так что нам пока придется спать вместе.
Не знаю, поверила ли она, но тотчас легла. Я снял верхнюю одежду, кольчугу, сапоги, проверил рану на груди и только после этого лег рядом. Для недавней блудницы, даже вынужденной, кем я считал девушку, Прасковья вела себя слишком скромно и была явно напугана моим близким соседством. Объясняться и выяснять отношения с ней, после двух бессонных ночей, у меня просто не было сил. Я положил руку под щеку, закрыл глаза и тотчас уснул.
— Хозяин, хозяин, — как мне показалось, тотчас засвербел в ухе тонкий голосок.
Я открыл глаза, не понимая, кого зовут. В избе было светло.
— Кто это? Что случилось? — спросил лежащую рядом Прасковью.
— Ты меня обнимаешь! — жалобно пожаловалась она.
Я окончательно проснулся и должен был согласиться, что действительно держу девушку в объятиях.
— Прости, я не нарочно, — сказал я, переползая на свою часть лавки. — Наверное, что-то такое приснилось. — Как ты, кстати, себя чувствуешь?
— Хорошо, — по-прежнему обиженным голосом ответила она, — ты так меня к себе прижал, что я испугалась.
— Извини, — повторил я, — спи спокойно, еще очень рано.
Я опять закрыл глаза, пытаясь вернуться в прерванный сон, но Прасковья тихо спросила:
— Я тебе что, совсем не нравлюсь?
Совсем недавно она боялась моих домогательств, теперь ее обижает, что ей пренебрегают.
— Нравишься, только тебе сейчас нужно спать.
— А я уже выспалась!
— Тогда просто так полежи, — посоветовал я, поворачиваясь к ней спиной.
С минуту девушка лежала неподвижно и тихо, потом заворочалась за спиной, и меня чем-то пощекотали по шее и за ухом. Я открыл глаза, но лежал, не двигаясь, тогда девушка прыснула:
— Какой ты смешной!
— Чем же я смешон? — оставаясь в прежней позиции, спросил я.
— Не знаю, смешной и все.
Она опять пощекотала меня и снова захихикала. Чем это может кончиться, я знал наверняка, она, скорее всего, догадывалась.
— Не балуйся, — попросил я, но не очень решительно.
— Почему?
— Потому…
Дальше диалог можно не приводить из-за отсутствия в нем хоть какой-то информативной составляющей.
— А почему ты на меня не смотришь? — в конце концов спросила она.
— Боюсь не сдержаться, — вполне серьезно ответил я. — Ты же меня боишься…
— Вот и не боюсь, ну, пожалуйста, повернись…
