походило, скорее на уползание из опасной зоны.
— Была здесь где-то речка, — время от времени бормотал Николай, — я точно помню, что была…
Наконец, когда у меня в глазах уже начала разливаться чернота, мы наткнулись на чахлый ручеек с черным дном и топкими берегами. Оба разом бросились на мокрую землю, и припали к живительной влаге.
— Все, — сказал я, отрываясь от воды, — место глухое, здесь можно и остаться.
Мы отошли подальше в лес, разделись и занялись гигиеническими процедурами…
Удивительно, но после всех усилий, которые мы потратили, что бы хоть как-то привести себя в божеский вид, силы не только не кончились, но наоборот, мы оба чувствовали себя значительно бодрее, чем раньше. Я даже был готов идти дальше, но теперь нужно было ждать, когда высохнет простиранное платье. Тогда я прилег на траву и мгновенно уснул.
Сколько времени продолжался сон не знаю, когда я открыл глаза солнце не было видно за облаками, а надо мной стоял какой-то клоун в островерхой войлочной шапке и собирался ткнуть меня в грудь косой, привязанной к палке, на манер пики.
Я уставился на него, со сна не понимая, что происходит. Встретив мой удивленный взгляд, он испуганно спросил:
— Да ты, никак, живой!?
— Сам не видишь, — ответил я, оглядываясь в поисках своего напарника. Однако того на старом месте не оказалось.
— А что ты здесь в лесу голый делаешь? — подозрительно спросил мужик.
— Как голый? — не понял я, но, глянув на себя, обнаружил, что действительно, на мне надеты одни подштанники.
Эта часть туалета, которой будет суждено сыграть большую роль в моей жизни, требует некоторого уточнения. Это замечательное для суровой эпохи нижнее белье сшил мне один немецкий портной. Было оно выполнено из китайского, как клялся немец, шелка. Носить на чреслах такие подштанники было приятно, и не зазорно перед боярышням, но для людей непривычных к тонкому, дорогому белью они выглядели несерьезно. Особенно в сравнении с обычными льняными портками.
Пришлось придумывать правдоподобный ответ.
— Сам не понимаешь, меня разбойники ограбили, — объяснил я.
— Разбойники, говоришь, — хитро улыбнулся он, словно поймав меня на явной лжи, — где же те разбойники-то?
— Тебя дожидаются! Ограбили, бросили и убежали. Видишь, какая шишка на голове, — ответил я, поднимаясь с земли.
Ни Николая, ни моих сохнувших вещей на своих местах не оказалось. Исчезли как дым, как утренний туман.
— Да, шишка здоровая. Чем били-то? — сочувственно спросил мужик, разглядывая мой пострадавший затылок.
— Известно чем, кистенем, — ответил я, проклиная свою доверчивость, если не сказать, глупость. Поверил неизвестно кому и оказался голым в лесу. Пока это не выглядело катастрофой, но скоро таковой будет. К тому же вместе с одеждой пропали оба моих ножа и все деньги. Подлец не оставил ничего, унес даже нательную рубаху. Отличная благодарность за спасение из колодок!
— А какие они из себя? — продолжил допрос крестьянин.
— Кабы знать, — неопределенно ответил я, — напали-то сзади, я ничего не успел рассмотреть.
— Да, — сочувственно сказал крестьянин, — как же ты теперь? Сам-то издалека или местный?
— Издалека, — ответил я, мучительно придумывая как выкрутиться из патовой ситуации, — А ты как сюда попал, да еще с косой?
— А, — небрежно махнул он рукой, — одного беглого ищем. Говорят, царского ослушника. Велели найти живым или мертвым. Со всех деревень мужиков согнали. Я пошел водицы испить, смотрю, ты здесь лежишь. Думал, что ты помер.
— Понятно… А что за ослушника ловят, не знаешь?
— Нам это ни к чему, не мужицкое дело в такие дела встревать. Нам велели всех подозрительных забирать, мы и забираем. Ты как будешь подозрительный?
— Не знаю, — невесело усмехнувшись, ответил я, — по шишке и порткам, наверное, подозрительный.
— Вот и я в разум не возьму, можно ли быть подозрительным когда ты в одних подштанниках. Ты как, здесь останешься или со мной пойдешь?
Мужик, несмотря на простецкий вид, был явно не дурак, потому я ответил так, что бы отвести от себя подозрения:
— Если с собой возьмешь, пойду, нельзя мне в таком виде в лесу оставаться, комары сожрут.
— Это точно, к вечеру их тьма налетит. Сам-то идти сможешь или людей позвать?
— Смогу, — ответил я. — Ваши далеко отсюда?
— Нет, рядышком, обедать сели. А я за водой пошел, а тут ты лежишь!
Мы вылезли из овражка по которому протекал ручей и минут через пять подошли к группе отдыхающих крестьян. Было их пятеро, считая моего знакомого. Мой вид вызвал сначала удивление, а потом безудержный смех. Наверное, я и, правда, выглядел достаточно нелепо. Однако когда мужики рассмотрели мою шишку, смеяться перестали и принялись ругать разбойников и бродяг, от которых мирным людям нет жизни. Мне тоже поступок недавнего товарища совсем не понравился, и я вполне мог к ним присоединиться, но все мысли в тот момент занял кипящий над костром котелок с кашей, источающий неземные ароматы.
Пока мужики проклинали лихих людей, а потом принялись рассказывать поучительные истории из жизни, я присел к костру и не сводил с варева влюбленного взгляда. Это было замечено и послужило поводом к новым шуткам. Однако мне было не до того, голод прижал так, что простая каша казалась манной небесной.
Наконец варево было готово, котелок сняли с огня и мужики расселись вокруг него тесным кружком. У всех, как водится, были свои ложки, один я оказался без ничего. И тут произошло то, за что, как мне кажется, нашим народом можно только восхищаться. Все без исключения крестьяне предложили мне свои ложки. Причем делали это не ради показухи или похвальбы, а искренне, даже с каким-то милым смущением.
Как ни был я голоден, но есть вместо кого-то, отказался наотрез. Когда они начали настаивать, попросил оставить немного каши, и этим, как мне кажется, сделал мужиков полуголодными. Они оставили мне почти половину всей своей еды.
Когда старший в группе решил, что с них довольно, он красноречиво крякнул, облизал ложку и с поклоном передал ее мне. Остальные тотчас отодвинулись от котелка и пересели в сторонку, вероятно, для того чтобы меня не смущать.
Наконец голодный язык почувствовал вкус пищи. Больше не церемонясь, я съел все, что осталось, и тщательно собрал корочкой остатки каши со стенок. Мужики, по-прежнему посмеиваясь, молча наблюдали за моими судорожными действиями, вполне понимая жадность к пище очень голодного человека. Только после того, как я вернул ложку старшему, начали шутить вслух.
На этом, пожалуй, кончилась лирическая часть нашей встречи. Больше мне помочь им было нечем. Мне же предстояло идти голым и босым по лесным тропам. Вот тут-то я до конца
