превратилась в богатую женщину и теперь могу не думать ни о завтрашнем дне, ни о хлебе насущном. Пока главной задачей было аккуратно рассказать Алеше о свалившемся на нас богатстве. Он меня ревновал к Трегубову, теперь я могу сознаться, не без некоторого на то основания и такой «подарок» от красивого барина, объяснить ему будет очень не просто. Врать мужу я не хотела, сказать правду не могла и решила, что самым правильным и разумным, будет вообще не говорить.
Оказавшись у себя, я, наконец, смогла одеться. От грязных рук и взглядов, мне казалось, что я все нечистая, и больше любого богатства, мне в тот момент хотелось просто вымыться. Однако я помнила о планах Трегубова, подослать верных слуг и отобрать документы и решила как-то обезопаситься.
Прятать бумаги в наших комнатах не имело никакого смысла. Тайных мест в них не было, а оставить на виду, значило тотчас лишиться. Тогда я надумала отдать их на хранение своему единственному союзнику и, пожалуй, спасителю. Тем более, что спрятать бумаги в конюшне было легче и надежнее, чем в доме.
Чтобы меня не выследили, я повторила прежний прием, оставила запертой изнутри дверь, вылезла из окна и скрытно пробралась в конюшню. Утро только начиналось, и там кроме колдуна еще никого не было. Костюков оставался в том положении, что и вечером, когда мы расстались. Я решительно стянула с него тулуп и потрясла за плечо.
— Это опять ты, Алевтина, — сердито спросил он, открывая глаза. — Я же просил меня ночью не тревожить!
— Уже не ночь, а утро, — объяснила я, — и мне нужна ваша помощь!
— Скоро они вернутся, — зевая, сказал он, — ничего с ними не случится.
Я поняла, кого он имеет в виду, но на радость у меня сил не было. Илья Ефимович это заметил и догадался:
— Что, весело провела ночь с нашим хозяином?
— Очень, — подтвердила я, — вот дарственные на все владения. Их нужно хорошенько спрятать.
Костюков окончательно проснулся и быстро сел на лавке.
— Ну-ка дай взглянуть, он, скорее всего, тебя объегорил.
— Не думаю, — скромно сказала я, подавая ему документы. — Мне кажется, бумаги в полном порядке.
— Это мы сейчас посмотрим, — рассеяно проговорил он, встал без посторонней помощи, подошел к узкому окошку и погрузился в чтение.
Чем дольше он разбирался с бумагами, тем удивленнее делалось его лицо. Наконец он все прочитал, вернул их мне.
— Все правильно, теперь ты владелица всего состояния. С такими документами никакой судейский крючок не совладает. Теперь здешний помещик стал гол как сокол. Не знаю, как тебе удалось заставить его подписать, но теперь ты всему здесь хозяйка и можешь гнать Трегубова в шею.
— Ваш пистолет его убедил, — не вдаваясь в подробности, ответила я. — Можете их хорошо спрятать, а то без пистолета Трегубов может передумать и попытается вернуть.
Илья Ефимович задумался и оглядел свой закуток. Я проследила его взгляд, здесь было так мало места, что все оказывалось на виду.
— Может быть, просто, засунуть в сено? — не выдержав, долгого молчания, подсказала я. Мне уже было нужно возвращаться, пока не проснулась дворня.
— Лучше всего все прятать на самом виду, — наконец, сказал он. — Положи их на столик под тряпицу, здесь будут искать в последнюю очередь.
— Хорошо, — согласилась я и подсунула документы под замасленную, заляпанную кашей тряпку, на утлом столике в углу каморки. — Отдыхайте, а я побежала, а то нас могут увидеть вместе.
— Беги, милая, когда сможешь, зайди, мы с тобой все обговорим.
Я кивнула и заторопилась к выходу. Навстречу мне попался заспанный конюх. Он удивленно меня оглядел и степенно поздоровался. Не знаю, что он подумал, встретив «барыню» в такое время в конюшне, мне было некогда подслушивать его мысли. Но, думаю, что ничего хорошего.
Я осторожно выглянула, никого во дворе не увидела и со всех ног припустилась к своему окну. Там я больше не стала предпринимать бесполезные попытки залезть на стену в длинном платье, быстро его скинула, свернула в комок, забросила в окно и вернулась в комнату. Когда я спрыгнула с подоконника на пол, увидела, что там меня ждет Кузьма Платонович. Он был уже в других штанах, застегнутом до горла сюртуке, и зачем-то прижимал к раненому животу чистое полотенце.
— Как вы сюда попали? Я же запирала дверь? — спросила я, не показывая, что встревожена или напугана его появлением. То, что я стою перед ним без платья, мы оба старались не замечать.
— Исключительно из преданности и любви-с, драгоценная, Алевтина Сергеевна, — ответил управляющий, почтительно, глядя мне поверх головы, — жажду предупредить противу интриг прежнего владельца, — он тяжело вздохнул и скорчил постную мину. — А так же принести извинение за, за, — он, все-таки, не выдержал и посмотрел на мою грудь, — за осязание прекрасных персей. Готов понести любую мзду, то есть наказание. Теперь докладываю, Васька готовит против вас заговор. Хочет подлец, вернуть назад имущество, нажитое нечестным путем.
Кузьма Платонович так волновался, что говорил не совсем складно и не в силах совладать с чувствами, беспрестанно вытирал полотенцем залитое потом лицо. Конечно, я могла попросить его отвернуться и одеться. Но мне самой было интересно знать, что испытывают мужчины, глядя на женскую наготу, и я продолжала стоять перед старичком, что называется, во всей своей красе.
Кузьма Платонович совсем сомлел. Он уже не контролировал себя и не мог отвести от меня горящих мечтой глаз.
— И что затевает против меня Василий Иванович? — вернула я его к теме нашего разговора.
— Эх, Алевтина Сергеевна, если б вы только могли чувствовать! — не ответив на вопрос, сказал он со слезливой тоской в голосе. — Позвольте уйти лечить заслуженное увечье! А Васька что? Васька подлец, он конечно дурное замышляет, но вашего мужа пуще огня боится.
Сказав, все что хотел, вернее, все, что смог, Кузьма Платонович пошатываясь, побрел к выходу. Он ушел, а мне стало его жалко, похоже, он влюбился в меня как мальчишка, но как старик, понимал всю глупость и безнадежность этой любви.
Когда я привела себя в порядок, оделась и вышла, все в доме уже встали и толклись в общих комнатах. Слуги, как водится, были в курсе всего, что происходит в доме и разболтали, что ночное «любовное» приключение Василия Ивановича ничем не кончилось. Подробностей никто не знал, но само поведение Трегубова (он прятался в своих комнатах и никого не хотел видеть) говорило само за себя. На меня обитатели большого дома начинали смотреть с каким-то боязливым почтением.
Однако отнюдь не я оказалась этим утром героиней дня, а ночной сторож Парамон. Вдобавок к недавнему оборотню, смутившему общие мысли и чувства, сторож прошедшей ночью увидел настоящую ведьму. Происшествие так заинтересовало и обитателей Завидово, и гостей, остававшихся в доме, по причине мифической облавы на оборотня, что грязного мужика допустили в барские покои, напоили водкой и заставили несколько раз кряду рассказывать ночное видение.
Я попала на шапочный разбор, когда осоловевший от водки и общего внимания Парамон третий раз описывал ночное происшествие:
— Иду я, значит, как положено, и чтоб у меня ни-ни! Мы по ночам баловства не уважаем, — живописал он, застывшим в задумчивом внимании слушателям, — если что, сразу под микитки и аля-улю!
— А она-то, чего? — подсказал кто-то из самых нетерпеливых. — Как есть вся голая и на метле?
