Я ушел на обед, а Липавский остался в кабинете следователя. После перерыва Солонченко задал ему вопрос:
- Не хотите ли вы что-нибудь добавить к своим показаниям? Саня хотел.
- Щаранский утверждает, что не брал у Осноса для меня никакого письма. Так вот: не только взял, но и сразу, в квартире Запылаевой, прочел его вместе со мной, а потом мы втроем - Щаранский, Оснос и я - обсуждали там же, как собирать шпионскую информацию и передавать ее на Запад.
'Что ж, - подумал я, - поделом мне. Зачем вмешиваться в кагебешное творчество? Своими комментариями я только распалил их фантазию'.
Интереснейшим пунктом в показаниях Липавского было его утверждение, что списки отказников печатала для меня Лида Воронина. Так вот как КГБ решил непростую задачу связать их составление со мной! Ведь сам я печатать списки не мог - попросту не умею, значит, это должна была делать моя 'сожительница'...
Лида, близкий друг нашей семьи, активно участвовавшая в диссидентском движении, предоставила мне в семьдесят шестом году свою маленькую комнатку в центре Москвы, которую я превратил ' своего рода штаб: принимал корреспондентов и писал заявления. Именно там четвертого января семьдесят седьмого года во время обыска у меня отобрали мою самую большую ценность: несколько сотен писем и открыток от Авитали, полученных за два с половиной года разлуки. Но этого им оказалось мало, они решили подкинуть туда еще и списки отказников в доказательство тому, что именно я занимался их составлением.
Из остальных фантазий Липавского я задержался лишь на одной.
Липавский говорит, что передавал Запылаевой по моей просьбе списки, а затем деньги за работу. Но она-то показала, что черновики он приносил от Бейлиной, к тому же никаких денег так и не заплатил! В чем причина расхождений, мне пока неясно. На всякий случай я решил особо внимательно проследить за тем, насколько точно это будет записано в протокол, и задал Липавскому 'наивный' вопрос:
- Вы заявляете, что получили у меня деньги для Запылаевой. Какова их судьба?
- Что значит 'какова судьба'? - возмутился он, по-прежнему пожирая глазами следователя. - Передал ей!
Тут вмешался Илюхин. Он, конечно, помнил вчерашние показания Лены и поспешил устранить неувязку:
- Может, вы только хотели их отдать, но забыли?..
Я уже готов был выразить возмущение тем, что прокурор задает наводящие вопросы, попросту подсказывает свидетелю ответ, и потребовать занести все это в протокол, но разгневанный Липавский, к счастью, опередил меня:
- Как это я забыл? Мне сионистские деньги не нужны! Я их отдал Запылаевой!
Тут Солонченко объявил перерыв и отправил меня в камеру ужинать. Когда я вернулся, Илюхина уже не было: уехал домой. Следователь записывал в протокол последние вопросы и ответы.
- Прочтите и распишитесь, - протянул мне Солонченко плоды своего труда.
Это еще что такое?! - не верю я своим глазам, читая ответ Липавского на мой вопрос о судьбе денег. В протоколе было написано: 'Деньги, которые вручил мне Щаранский для Запылаевой, я отдать ей не успел и позднее отнес их вместе с документами в приемную КГБ'.
- Что это значит? Ответ-то был совсем другой! - возмутился я.
- Ах, да, верно, - с некоторым смущением сказал стоявший за моей спиной Солонченко, - но свидетель потом вспомнил, как было на самом деле и уточнил.
- Ваши с Липавским воспоминания в мое отсутствие не имеют никакого отношения к тексту протокола очной ставки!
Не успел я еще сообразить, включить ли протест прямо в протокол или написать отдельное заявление, как Солонченко выхватил у меня 'спорный' лист и порвал его в мелкие клочки.
- Вы правы, не будем нарушать требования УПК, - решительным тоном сказал он и переписал весь лист заново, точно передав на сей раз слова Липавского.
А тот прежде чем поставить свою подпись помялся и робко спросил:
- Могу я прибавить в конце уточнение: мол, позже вспомнил, как было в действительности?
- Очная ставка окончена. Закон нарушать не будем, - холодно ответил следователь.
На следующий день Липавского будет допрашивать Губинский и позволит ему записать свое уточнение. Только ради этого следствие продлится лишний день, зато дело будет сдано чистым.
16. ПРЕДЪЯВЛЕНИЕ ОБВИНЕНИЯ
Десятого февраля Солонченко в присутствии Володина, Илюхина и Черных предъявил мне обвинение в окончательном виде. Если первое, с которым меня познакомили в начале следствия, состояло из нескольких строк, то теперешний текст составлял шестнадцать машинописных страниц. Оно изменилось и качественно: я теперь был дважды изменником Родины - 'в форме помощи иностранным государствам в проведении враждебной деятельности против СССР' и 'в форме шпионажа' - и единожды - антисоветчиком, 'занимавшимся агитацией и пропагандой, проводимой в целях подрыва или ослабления советской власти'. Это означало, что меня могут приговорить дважды к смертной казни и в дополнение к этому - к семи годам лишения свободы и пяти годам ссылки, как тут же пояснил мне прокурор.
Я что-то пошутил насчет неограниченной власти уголовного кодекса над живыми и мертвыми, но в общем-то особой радости не испытывал. Хотя никаких сюрпризов в тексте обвинения вроде бы не было, сам его казенный язык подавлял мрачной беспощадностью, не оставлявшей места для нормальной человеческой логики и здравого смысла. Вот за что мне полагалась первая 'вышка':
'Щаранский А.Б., будучи враждебно настроенным к советскому государству, его государственному и общественному строю, изменив Родине, умышленно действуя в ущерб государственной независимости и военной мощи СССР, в 1974-1977 годах систематически оказывал помощь иностранным государствам в проведении враждебной деятельности против СССР, с 1976 года и вплоть до ареста занимался шпионажем, а также проводил в 1975-1977 годах в целях подрыва и ослабления советской власти антисоветскую агитацию и пропаганду.
Для достижения своих изменнических замыслов Щаранский установил и в указанный период поддерживал преступные связи с рядом находившихся в СССР дипломатов, корреспондентов и иных представителей капиталистических государств, многие из которых являлись агентами спецслужб США, а также с приезжавшими в СССР под видом туристов эмиссарами международных сионистских организаций. По личной инициативе и по поручению этих лиц Щаранский систематически снабжал их изготовленными при его участии враждебными Советскому Союзу документами, в которых он призывал правительства капиталистических государств - прежде всего США - под предлогом заботы о правах человека постоянно оказывать давление на Советский Союз с целью изменения его внутренней и внешней политики. Данные материалы активно использовались реакционными кругами капиталистических государств в проведении враждебной деятельности против СССР, о чем ему было доподлинно известно'.
Далее перечислялись два десятка эпизодов, квалифицированных как измена Родине в форме помощи иностранным государствам: встречи с сенаторами и конгрессменами в гостиницах 'Россия' и 'Советская', названные 'конспиративными'; 'конспиративная' же встреча с Пайпсом; серия обращений в поддержку поправки Джексона; призывы к правительствам западных стран и к еврейским общинам свободного мира не забывать об узниках Сиона, требовать от Советского Союза выполнения взятых им на себя международных обязательств...
Описание моей 'шпионской деятельности' было самой короткой частью обвинения - оно составляло всего два абзаца:
'Кроме того, умышленно действуя в ущерб военной мощи СССР и во исполнение поступившего по дипломатическим каналам осенью 1976 года задания от агента США Рубина, Щаранский в 1976-1977 годах собирал с целью передачи и передавал за рубеж сведения, составляющие государственную тайну Советского Союза. В частности, он лично и с помощью своих сообщников в Москве путем регулярных опросов лиц, получивших временно отказы на просьбу о выезде в Израиль, собрал информацию в
