ждала ее, раскрыв объятия. Женщины расцеловались, как добрые подруги («Какая ты хорошенькая!», «Ты сегодня просто прелесть!»), покружились, не разнимая рук, и принялись обсуждать насущные темы: погоду в Дубаи, покупку Большого театра нефтяным гигантом «Челси юнайтед», скандальный развод в семье Цукерманов. Эвглена Теодоровна забрала пустой контейнер и взамен отдала полный. Гостья приняла товар, не посмотрев — как нечто малозначащее. Хозяин АО «Недра» оформил подписку, заплатив за год вперед, так что процесс получения новых игрушек давно превратился для этой семьи в обыденность… Светский треп затягивался. Время приезда клиентов было рассчитано, согласовано и дважды уточнено, однако глупая кукла трещала, не умолкая, — о том, что ее мужу в Эмиратах подарили девять верблюдов, и теперь возникла жуткая проблема, как и где эту живность держать; о том, что у них в доме то ли эпидемия началась, то ли теракт такой хитрый, но домашние собачки одна за другой сваливаются с чумкой, соседи в панике, и только их рыжему сеттеру по кличке Чубайс хоть бы хны. Эвглена Теодоровна слушала с живейшим интересом («Не может быть! Да что ты говоришь!»), а потом вбросила этак невзначай:
— Кстати, о Чубайсе. Сюда вот-вот приедут из правительства.
И шестеренки заклинило. Разговор сломался. Внезапно вспомнив о чем-то срочном, гостья подхватилась и убежала.
За порогом взревели моторы.
Хозяева «Недр» предпочитали не попадаться лишний раз на глаза новой знати.
Насчет правительства — была сущая правда. Пальцы Алика Егорова должны были достаться Первому заму Председателя Кабинета, курирующему блок социальных сношений.
Заказчик входил в число восьми государственных деятелей, подлежащих обязательной охране. Это, знаете ли, уровень. Чтобы не нервировать Управление охраны, и здраво рассудив, что в некоторых делах лучше обойтись без вооруженного эскорта, Первый зам прислал вместо себя доверенное лицо.
— Помощник, — представился вошедший.
Было в нем что-то от сторожевого пса — то ли взгляд, то ли манера принюхиваться. Плюс галстук, больше похожий на ошейник. Короче, холуй высокого полета.
Контейнер был упакован, обвязан и запечатан. Холуй забрал его, положил на стол банковскую квитанцию и пошел на выход.
— Мы же договаривались, оплата только при получении второй порции! — запоздало среагировала Эвглена Теодоровна. — Только если груз понравится!
Посетитель не снизошел до ответа. Хозяйка поспешила следом.
— Передайте вашему шефу, что груз нужно использовать сразу, как только вы его доставите, — суетилась она. — Иначе никакого толку не будет…
Холуй сел за руль черного родстера и был таков.
Кроме слова «помощник» он не произнес больше ничего. Ни слова. Ни звука.
Елена приводила операционную в порядок. Собрала и дезинфицировала инструменты, вымыла стол (водой и хлорамином), после чего занялась полом.
Из палаты доносились выстрелы и вопли — это Старый смотрел телевизор. «Старым» Елена нарекла отчима. «Папой» язык не поворачивался назвать, хотя, если честно, изредка накатывало что-то — не к этому чужому человеку, а вообще. Беспричинная тоска, безадресная нежность… отвратительная смесь!
Папа… Кто он? Где он? Не могла же мать его тоже… как их всех?!
Что касается отчима, то в глаза Елена его никогда не звала «старым». Только при матери или мысленно. Она старалась к уроду вовсе не обращаться. Впрочем, относилась к нему с уважением. Не трус, не истерик — в отличие от большинства. Его всегда интересно послушать…
Но вот вопрос: зачем он заглядывал в операционную — в самый разгар работы? С пустым разговором, лишенным всякого смысла. И долго ли стоял под дверью?
Послышался характерный звук — словно мягкой щеткой по полу проехались. Елена напряглась.
Урод полз по коридору.
— Атас! Отцепляй трос, мяч лопнет! Тихо, сейчас рванет… Отойди от края, ёпс… Земля надвигается!..
Алик Егоров бредит. Голова его мечется по подушке — влево, вправо. Иногда он пытается приподняться и тут же падает обратно. Остатки его конечностей подергиваются.
Пациент в муках отходит от наркоза. А чтобы он не загнулся и дотянул до следующей операции, наши заботливые девочки еще в операционной поставили ему капельницу и «усы». Через капельницу Алик получает плазму крови (на крючке висит размороженный пакет, в локтевую вену введена игла-«бабочка», рука зафиксирована ремешками). Что касается «усов», то это кислородная терапия: в ноздри Алика вставлены трубочки, ведущие к специальному аппарату.
Пациент выживет.
В палате работает телевизор, выдавая на-гора кубометры очередного вздора (повторяют убогий сериал про вампиров), но картонные ужасы меня не интересуют. Я смотрю на порезанного Алика Егорова. Я размышляю о сущем и вечном…
Кто и зачем покупает у Эвы столь странный товар?
Никак не могу взять этого в толк, не вижу смысла! Коммерческой выгоды тоже не вижу. А ведь они нас именно продают — кусками! Причем, судя по всему, за хорошие деньги… От моих вопросов относительно дальнейшей судьбы ампутантов Эва уходит, даже соврать что-нибудь ленится, хотя баба она болтливая (в отличие от дочери), много мне порассказывала за долгие месяцы нашего супружества. Спросить у Елены? Елена, возможно, в курсе, но… Нет, нет. С падчерицей на такие скользкие темы я стараюсь не разговаривать. Ни к чему нарушать хрупкую связь, возникшую между нами. Разговоры с падчерицей — единственное оружие, которое мне доступно.
А может, я просто боюсь услышать правдивый ответ?
И еще — какое ко всему этому отношение имеет господин Пагода, которого так часто по ящику показывают?
Елена как раз одна, без матери — готовит «студию» к новым кровавым деинсталляциям. Тети Томы нет — ушла. В выходные, когда мать и дочь дома, ее обычно отпускают. Впрочем, на ночь няня всегда возвращается.
План очередной беседы у меня продуман заранее. Выждав некоторое время, я добираюсь до операционной, стараясь шуметь поменьше. Заглядываю в раскрытую дверь…
Девчонка смотрит на меня. Она все слышала, маленькая ведьма. Она меня ждет.
— Может, еще раз вколоть ему седуксен? — киваю я в сторону палаты. — Мучается парень.
— Вколола, сколько надо.
Я вползаю внутрь.
— Побуду здесь, ладно? Скучно одному.
Операционная у них совмещена с предоперацонной — маленькое, чистенькое и очень домашнее помещение. Наверное, когда-то здесь размещалась детская — судя по зайчикам, нарисованным на сводчатом потолке. Кроме этих зайчиков ничего не напоминает о светлом прошлом. Никакой лишней мебели. Операционный стол, пара штативов для капельниц, сухожарый шкаф. Аппарат для наркоза плюс «искусственное легкое». Мойка с краном, который модно повернуть локтем; емкости для дезрастворов, где замачивается инструмент. Полимонитор. На стенах — две мощные ультрафиолетовые лампы.
Родной, до слез знакомый интерьер.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — осторожно начинаю. — Нынешняя ситуация меня по понятным причинам беспокоит. Ты только скальпелем не кидайся, договорились?
Елена замирает возле пакета, куда она сгребла весь мусор, и молча оборачивается ко мне.
— Вспомни, раньше в палате меньше трех любовников не было, все койки были заняты. Это не считая меня. А теперь? Что, количество заказов уменьшилось?
— Нет, не уменьшилось, — признает она после паузы. — Просто мать многим клиентам
