похожее на домик. Пару лет назад, когда мальчик был еще маленьким, он забирался туда ради интереса — посидеть, поразмышлять о жизни. Правда, с тех пор он слегка подрос… Толкнуться ногами в пружинящий диван, стараясь не громыхнуть кассетами, тихонько протиснуться в узкую пыльную щель, и секунды звенящего ужаса останутся снаружи. Скорее… Детский тайник принял гостя — места хватило. Только пригнуться надо пониже. Встать на четвереньки. И скорчиться, притянув колени к подбородку…
Из прихожей неслись звуки. Стучали о линолеум снимаемые сапожки, шелестел плащ, шумно укладывался на просушку зонтик. Бэла. Так быстро вернулась, зараза. Мальчик устроился поудобнее, лихорадочно соображая, во что же он такое влип. Да, влип круто, очкарик! Ночуй теперь тут, идиот, жди, пока Бэла заснет… Звуки между тем изменились. Что-то вдруг гулко бухнуло, раскатистой волной прокатилось по квартире. Будто по железу ударили. И тут же бешеный голос хозяйки пронзил пустоту:
— Поз-з-най себя! Мясники, мудачье косолапое!
Ага, Бэла сердилась. Очевидно, влепила чем-то в бронзовую надпись на стене. Затем пошлепала босиком по коридору, надрывно бормоча:
— Ой, мерзавцы… Ой, мудачье…
Дошлепала до кухни, и звуковой фон сразу возобновился — грохот, звон, вопли. Там откровенно швыряли посуду. Не только металлическую, но и, кажется, фарфоровую. Жуть, как же из этой ловушки выбраться?.. Хозяйка вскоре покончила с кухонными делами и возвратилась, отчетливо всхлипывая на ходу. Свернула к себе в кабинет. Оттуда выплеснулась очередная порция шумов: истерика благополучно продолжалась. Теперь Бэла швыряла что-то бумажное, мягкое. Она бессильно стонала: «Сво-олочи! Сво- олочи!» — низко, утробно. У нее вообще был фирменный голос — сочный, как у оперной певицы. Знаменитый голос. Когда она вещала на публику, форсируя громкость, даже мурашки по коже бегали.
Впрочем, стихия в конце концов угомонилась. Смолкли акустические эффекты, настала тишина. Тишина длилась вечность… «А вот интересно, — думал мальчик, — вечность, наверное, это очень долго, да? Так долго, что человек для нее как бы не существует? Но тогда и вечность для человека как бы не существует. Зачем же выдумали это слово? И кто первым его выдумал?..»
«А может Бэла заснула? — думал он. — Хотя, там ведь негде лечь. Сидя спит, что ли? Лошади, кстати, стоя спать умеют. Но Бэла ведь не лошадь, скорее общипанная орлица, особенно, когда из телевизора смотрит…»
«А может она тоже умерла? — думал мальчик. — Взяла и умерла от злости…»
Ему нестерпимо хотелось подкрасться к двери, выглянуть, а там, глядишь, и к выходу просочиться, к спасительной лазейке на свободу. Явственно представлялось, как он это делает — тихонечко, деликатненько, не хуже, чем настоящий разведчик… Вылезать было нельзя. Немыслимо было даже высунуть голову из-за спинки кресла.
Тишину победил звонок. Нет, не телефонный, а в дверь. Кого-то еще принесло, несмотря на очевидную ночь. Здесь был особый звонок — электронная штуковина, издающая гулкий протяжный звук. Похоже на рог из фильма про Робин Гуда. Старинный звук, стильный… Принесло мужской голос:
— Все в порядке, встретил, — сообщил на всю квартиру, хотя хозяйка вроде бы стояла рядом. — Внизу, в машине сидит.
Это был Штерн. То ли друг семьи, то ли друг одной Бэлы, кто их разберет. Имени его мальчик не знал. Возможно, дядя Штерн просто не имел имени, поскольку все и всегда называли его исключительно по фамилии.
Бэла что-то ответила — вяло, неслышно.
— Исааковна, возьми себя в руки, — загремел гость. — Просто самолет задержался.
— Юрку уже вскрыли! — вдруг крикнула она. — Понял?
— Вскрыли?
— Мне звонила эта, твоя! — голос ее наполнился неукротимой мощью. — Доложила, что вскрытие закончено, а результаты интересные! С-с-сука!..
Бэла зарыдала. Взорвалась слезами так страшно, так пугающе громко, что квартира, казалось, дрогнула. Ударная волна, прессуя воздух, докатилась и до кресла — вонзилась в уши, в легкие, в мозг. Мальчик сжался, отталкивая от себя чужую муку. Бэла рыдала примерно так же, как днем на лестнице. «Разрезали, — выла она, — угробили мужика! Мясники, мудаки косолапые! Все, конец!..» — «Ну, что ты, что ты, — раскатисто бормотал Штерн. — Ну, давай, успокаивайся, нельзя же так…»
И Бэла вскоре его послушалась. Замолчала, обессиленная. Некоторое время глухо стонала. Штерн что-то ей сказал — уже тихо, уже нормально, они начали беседовать, о чем — не слышно, а потом побрели по коридору, остановились возле кабинета дяди Юры.
— …со мной что-то жуткое творится, — говорила женщина. — Когда твоя следовательница мне позвонила, я спятила. Представила, как вонючие санитары Юрия таскают, бросают по грязным столам, разрезанного… Сорвалась. Думала, немедленно из морга забирать, не поверишь. Успела до Театральной доехать и очнулась…
— Каковы результаты вскрытия?
— Я плохо запомнила. Не отравили его, оказывается, а плеснули в лицо слезоточивым газом. Наверное, из баллончика. Ну, еще перед гибелью коньяк он пил, пьяница чертов… Следователь обещала завтра заключение показать.
— «Черемухой» или каким-нибудь «саксоном»?
— А?
— Баллончик с газом был чьего производства?
— Нет, не знаю…
Диалог замер. Все замерло. Жили только часы на стеллаже. «А может, Бэла притворяется?» — неожиданно подумал мальчик. Нелепая мысль. Совершенно нелепая.
— Вот в этом кресле, — сказала женщина без выражения.
— Я догадался, — сразу откликнулся Штерн. — Ну и развал у вас! Что, серая гвардия улики искала?
— Нет, милиция только пальцы сняла. Это я.
— Ты?
— Сказала же, психую целый день. Вдруг, думаю, Юрий скрыл от меня что-нибудь…
— И как?
— Ничего необычного.
— Что ж, поздравляю.
— Издеваешься, Штерн? — Ее голос завибрировал.
— Почему, вполне серьезно… Войти-то разрешишь?
Послышались грузные шаги. Судя по звуку, шагали прямо по папкам, по бумагам. Потом содрогнулось кресло — осело, принимая гостя в свои объятия. Штерн был большим, тяжелым мужчиной. С бородой, очень похожим на Карла Маркса. И как личность он был большим и тяжелым… Съежившийся за креслом мальчик содрогнулся вместе со своим убежищем, приник к полу, забыв дышать. «Только бы спинку не опустил, — колотилось в затылке. — Прижмет ведь, раздавит, боров…»
— Значит, здесь его и прикончили, — констатировал Штерн. Громко, совсем близко. — И что ты обо всем этом думаешь?
— Стой, — сказала Бэла. — Внизу нас с тобой якут ждет?
— Подождет, ничего с ним не случится. Отвезу его в отель. Пристрою, не беспокойся… Так какие у тебя версии, Исааковна?
Бэла ощутимо вздохнула.
— Голова кругом идет, Штерн. «Охранке» вроде бы незачем было…
— Тихо, — внезапно оборвал ее собеседник. Резко и грубо. Даже привстал, временно освободив кресло от томительной тяжести. — В самом деле, пошли-ка лучше на улицу.
Бэла хрипло хохотнула:
— Может, надежнее в ванную? Выключим свет, включим воду… Фу, как пошло, Штерн. Да пусть слушают, если хотят. — Она внезапно заорала. — Эй, жопоголовые, не спать на посту! Сейчас мы будем оскорблять честь и достоинство Президента!
— Твою неповторимую интеллигентность я особенно люблю, — кисло заметил Штерн. — Вы что, уже
