Комиссаров. — Это так требовали, чтобы были сотрудники, и, как это ни смешно, много набирали их для счета. Но, смею вас уверить, она пришла в жандармское управление.
Председатель. — Что же она делала в жандармском управлении?
Комиссаров. — Понятия не имею. Она, кажется, конторщицей была.
Председатель. — А кто требовал, чтобы были сотрудники? Откуда эти требования исходили?
Комиссаров. — Из особого отдела департамента.
Председатель. — У вас началась по поводу Шорниковой переписка с департаментом полиции?
Комиссаров. — Она явилась ко мне в Саратов и стала просить, чтобы я ей дал денег, — она хотела уехать за границу. Так как я с ней никакого дела не имел и не хотел ничего брать на себя, я написал в департамент. Департамент не отвечал, я опять написал. Она говорит: «Куда же мне деваться?» В конце концов я уговорил ее, чтобы она уехала в Петроград, дал ей на дорогу денег и отправил к Джунковскому. Джунковский поставил мне в обвинение, что я Шорниковой нарочно ставлю затруднения в министерстве внутренних дел. Она была, как полупомешанная, когда была в Саратове, без копейки денег, совершенно обтрепанная, деваться ей некуда было, показаться на улицу боялась, потому что была пропечатана сотрудницей, а, с другой стороны, боялась департамента полиции, который ее использовал и ей отказал. Действительно, ее положение было отчаянное.
Председатель. — Вы говорите, что она была замужем?
Комиссаров. — Она вышла замуж, чтобы от своей фамилии отделаться.
Ольденбург. — Значит, она другую фамилию носила?
Комиссаров. — Да, но все же было известно.
Щеголев. — Вы здесь упоминали об инструкции. Скажите, когда вы были в Перми, Вятке и Красноярске, вы пользовались ею, как руководством?
Комиссаров. — Понятно, я ее просматривал. Мы обязаны были знать ее наизусть. Представлялся ежегодный отчет о том, известна ли эта инструкция, и о том — все это черным по белому было написано: знание инструкции внутренней агентуры, знание инструкции наружной агентуры, а кроме того, в какой степени это усвоено.
Щеголев. — Когда вам пришлось руководить сотрудниками, вам приходилось посылать кого-нибудь за границу?
Комиссаров. — Метальников ездил.
Щеголев. — Из Перми?
Комиссаров. — Да.
Щеголев. — Он был с вами в переписке?
Комиссаров. — Да.
Щеголев. — Вы его посылали на счет вашего отделения или на средства департамента полиции?
Комиссаров. — На счет департамента полиции.
Щеголев. — Донесения он вам писал?
Комиссаров. — Донесений он никаких не писал. Между прочим, его жена была в хороших отношениях с женой Петрова и рассказывала, будто он имеет сношения со мной.
Председатель. — Что вы знаете о другом деле, происшедшем в бытность вашу в петроградском охранном отделении, — о деле Никитенко. Это дело приготовления к цареубийству, — провокационное дело.
Комиссаров. — Там даже никого из помощников не было. Это дело было всецело в руках Герасимова.
Председатель. — Который проводил его вместе с заведующим охраной в Царском Селе, Спиридовичем?
Комиссаров. — Фамилию Никитенко я помню. Там был, кажется, арестован один конвоец.
Председатель. — Он не был арестован, но был участником этого дела. Этот Ратимов, через которого они провоцировали.
Комиссаров. — Я помню, это дело вел Герасимов. Он страшно конспирировал. Вечно он имел сношения с начальником железнодорожного полка или батальона. Потом возился со Спиридовичем, с Дедюлиным. Помню, посылали какие-то письма или телеграммы. Это я знаю из рассказов.
Председатель. — Т.-е. Герасимов вместе со Спиридовичем посылал телеграммы?
Комиссаров. — Кому не помню, но помню, что письмо или телеграмму посылал.
Председатель. — Лейтенанту флота Никитенко, который был тогда письмоводителем присяжного поверенного Феодосьева?
Комиссаров. — Я помню, что какое-то письмо писалось от имени этого конвойца. Помню, я этого конвойца видел один раз в охранном отделении.
Председатель. — Его принимал Герасимов?
Комиссаров. — Безусловно. Должен сказать, что такие дела, как это, становятся известны в отделении уже post factum, потому что в то время, когда дело велось, об этом безусловно никто не знал в отделении. В этом смею вас уверить. Обыкновенно посылались филеры для наблюдения за кем-нибудь. Но почему, зачем посылались, этого безусловно никто не знал.
Председатель. — Постарайтесь припомнить еще какое-нибудь обстоятельство, касающееся дела Герасимова, Спиридовича, Ратимова и Никитенко.
Комиссаров. — Мне вспоминаются как будто два или три человека из батальона. После этого солдат-конвоец приходил к нам. Мы не видали тогда, когда он пришел; доложили Герасимову, — он в это время был в кабинете; он сейчас же бросил все и ушел. После мы узнали, что солдат, который приходил, был конвоец. Мы думали, что это от Дедюлина письмо, так как Герасимов был с ним в сношениях. А после я видел этого конвойца уже в лицо. В третий раз он был в нашем отделе, когда уезжал на родину: его или уволили срочно или просто он кончил срок, — не знаю.
Председатель. — А во второй раз он был до того, как дело раскрылось?
Комиссаров. — Во второй раз я видел его, — он был в форме конвойца. Он прошел к Герасимову и с ним разговаривал. А в первый раз мы его не видали, так как Герасимов сошел вниз, а мы были во втором этаже. Но мы заинтересовались, кто это был, потому что он ушел конспиративно. Говорили, что был кто-то в форме конвойца.
Председатель. — А вам известно, что Герасимов ездил в Царское Село для свидания со Спиридовичем?
Комиссаров. — Он безусловно ездил по этому делу, но с кем было свидание в Царском Селе, — с Дедюлиным или со Спиридовичем — этого я не могу сказать.
Председатель. — А вы знаете, что до сношения с Ратимовым было установлено наблюдение за Никитенко и что это наблюдение ни к чему не привело?
Комиссаров. — Нет. Должен сказать, что у нас наружное наблюдение подчиняется тому, кто ведет агентуру, а я, как заведующий канцелярией, с наружным наблюдением ничего общего не имел. Я помню, кажется, одновременно с этим был какой-то певчий.
Председатель. — Наумов?
Комиссаров. — Фамилии его не помню.
Председатель. — Сын заведующего почтово-телеграфной конторой?
Комиссаров. — Не могу этого сказать, помню, что, одновременно с этим делом, Герасимов имел дело с певческой капеллой.
Председатель. — Вы уже говорили, что Шорникову во время ареста членов с-д. фракции государственной думы не только не арестовали, но помогли ей скрыться, дали ей денег и паспорт. Вам известны другие случаи из практики ваших сослуживцев, когда им приходилось покрывать
