Вырубова. — Это, вероятно, он сам устроил, потому что я его совсем не знала. Я помню, что Андроников страшно его рекомендовал.
Председатель. — Если Андроников такой отчаянный человек, вы бы просто его не приняли.
Вырубова. — Нет, Андроникова я приняла. Я его боялась; он отвратительный тип; он все время страшно врал.
Председатель. — А это большой недостаток — врать?
Вырубова. — Очень большой.
Председатель. — Я с вами согласен. Скажите, вы не звонили к Распутину перед назначением Штюрмера министром внутренних дел и не спрашивали, кого назначить министром внутренних дел?
Вырубова. — Я не могла телефонировать. Спрашивать Распутина, кого назначить министром внутренних дел? Это глупость. Они сами могли. Кто мог это сказать?
Председатель. — Вы не только телефонировали. Вы бывали у Распутина.
Вырубова. — Очень часто.
Председатель. — А Добровольского не вы устроили министром юстиции?
Вырубова. — Нет, не я. Я его не знала… тоже ужасный. Он был у меня в лазарете месяц тому назад.
Председатель. — С какого времени месяц назад?
Вырубова. — С тех пор, как меня взяли. До моей болезни, до кори. Я просила его заехать.
Председатель. — Значит, в декабре прошлого года?
Смиттен. — До его назначения министром или после?
Вырубова. — После назначения, когда он был с докладом, он приезжал в качестве министра.
Смиттен. — А до назначения он у вас не бывал?
Вырубова. — Нет, я его не знала.
Председатель. — Почему Протопопов в телеграммах назывался не Протопоповым, а Калининым?
Вырубова. — Он всегда себя так называл и письма подписывал — Калинин.
Смиттен. — Отчего же вы с таким трудом вспомнили, если это всегда так было?
Вырубова. — За последнее время он сам себя называл Калининым. Он себе такое прозвище дал.
Председатель. — Вы знаете Мануса?
Вырубова. — Знаю. Он был у меня в лазарете.
Председатель. — Вы знаете, какая кличка у него была, «Зеленый»?
Вырубова. — «Зеленый»? Не знаю, нет, не знаю. Он был жид какой-то.
Председатель. — Вы Воскобойникову знавали?
Вырубова. — Это — старшая сестра милосердия у меня в лазарете. Ее провели в старшие сестры. Протопопов был с ней очень дружен. Мы были сначала в хороших отношениях, а потом у меня явилось подозрение, что Воскобойникова поставлена, чтобы за мной следить. Протопопов ездил каждый раз после доклада в мой лазарет.
Смиттен. — Почему вы могли бояться, что за вами следят?
Вырубова. — Я ничего дурного не делала, но разве приятно иметь шпионов у себя в лазарете?
Председатель. — Чем вызывалось желание министра внутренних дел иметь в лазарете, где вы работаете, надзор за вами?
Вырубова. — Я не хочу клеветать. Может быть, это не он устраивал. Ради бога, не берите это, как факт. Во всяком случае, они были в хороших отношениях. Воскобойникова, когда это все началось, когда началась революция, — я была больна корью, — влетела ко мне и сказала, что ни одной минуты больше оставаться не может; сказала всем раненым, что мой лазарет будет сожжен, всех санитаров тоже подговорила уйти, так что был целый скандал; на другой день она ушла, куда-то пропала; но я знаю, что он ездил к ней почти каждый раз. Это мне было неприятно. Я даже сказала ему: «Что вы делаете, Александр Дмитриевич, как министр, ездите в лазарет. Мне это неприятно». Он говорит: «Извините, мне очень приятно там побыть, в такой обстановке простой». Она ему устраивала обеды, и сестра ее, — она свою сестру поставила ко мне сестрой, — и, они постоянно к нему ездили; с Воскобойниковой, я не знаю, что у них было, флирт какой-то. Она, безусловно, была влюблена в него.
Председатель. — Кого называли у вас Саной?
Вырубова. — Всех Александр.
Председатель. — А какие у вас были близкие Александры?
Вырубова. — Сестра моя Александра.
Председатель. — Александра Федоровна?
Вырубова. — Только ее так не называли.
Председатель. — Вы видели г-жу Сухомлинову?
Вырубова. — Видела — у Распутина. Она приезжала с прошением, чтобы освободили ее мужа.
Председатель. — Вы помогли ей?
Вырубова. — Это было невозможно.
Председатель. — Вы дали ей возможность видеться с царицей?
Вырубова. — Нет, она не виделась никогда; императрица не хотела ее видеть; у Сухомлинова дело какое-то невозможное: он был осужден…
Председатель. — Вероятно, при старом режиме он не был бы осужден. Откуда вы знаете, что императрица не хотела ее видеть?
Вырубова. — Говорили, что она хотела подать прошение императрице, но императрица не хотела принять.
Председатель. — Вы интересовались хлыстовщиной?
Вырубова. — Нет.
Председатель. — А почему эта записка была у вас найдена? (Показывает записку.)
Вырубова. — «Тайны хлыстовщины». — Кто-нибудь на Распутина писал; говорили, что Распутин — хлыст. (Рассматривает.) Ах, это Гофштеттер!
Председатель. — Вы не знали, что Распутин — хлыст?
Вырубова. — Я не видала ничего хлыстовского, при дворе никто ничего не говорил. Хлыстовщина — против церкви. Он, по крайней мере при мне, никогда ничего не говорил против церкви.
Председатель. — В революционные дни, когда был низвергнут старый режим, вы были в Царском?
Вырубова. — Я была в Царском. У меня была корь, меня взяли 21 марта, я была в постели.
Председатель. — А до того вы были под домашним арестом?
Вырубова. — Нет, я лежала во дворце; не знаю, была ли я арестована; во всяком случае, я была со всеми вместе, я ничего не знала. От меня даже скрывали тогда. Я помню, войско было вокруг, стреляли. Я была очень больна, у меня была корь и воспаление легких.
Председатель. — Когда вы заболели?
Вырубова. — Трудно вспомнить. Двадцать первого был месяц, что я заболела. Это в день отъезда бывшего государя в ставку; мы все заболели в один день тогда. Когда это
