неописуемые минуты и вызрело единственно возможное решение.
Холеный закончил мыться, вытерся полотенцем, забрался обратно в свое не стиранное, источающее запахи Кельи тряпье. После чего принялся неторопливо рыться в стенном шкафу. Насколько он помнил призрачные хлопоты сумасшедших лет, здесь должно было пылиться средство, требуемое для реализации найденного решения – две тщательно закупоренные бутылки из-под водки, наполненные бензином. Зачем этот изумительный продукт хранился здесь, он уже не помнил. Возможно, для…
Вот они. Холеный осторожно вытащил их – будто гранаты. И тихонько покинул ванную, стискивая бутылки в руках, наслаждаясь их убийственной тяжестью. Он был бесконечно спокоен.
Кухню решил пощадить. А вот обработать коридор – это обязательно! Ничего не забыть: пол, обои на стенах, антресоли, двери. Затем настала очередь прихожей. Здесь – тумбочка, вешалка, коврики, обувь, книжный шкаф… Никто не вмешивался в его действия – в коридоре почему-то было пусто. Очевидно, массовка утомилась, отдыхала в комнате. Впрочем, если бы кто-нибудь и заметил столь странное поведение, скорее всего, беспечно прошел бы мимо, шлепая босыми ступнями по линолеуму. Привычная этикетка «Народной» на бутылках, привычная внешность занятого делом мальчика погасили бы секундный вопрос – все в порядке, пьяный псих развлекается. Что касается запаха, то насыщенная мертвечиной атмосфера мгновенно растворила его в себе. Так что работа была выполнена очень быстро. Потребовалась одна бутылка.
Теперь – комната. С ней, конечно, дело обстояло сложнее: слишком уж много там скопилось живого мяса. Но ничего, справимся и с этим!
Холеный нашел рюкзачок, вытащил оттуда зажигалку, улыбнулся. Затем вывернул пробки.
Стало абсолютно темно.
Оказывается, на улице был поздний вечер. Почти ночь.
Погас телеэкран, веселье замерло, воцарилось полное недоумение. Преодолев брезгливость, Холеный вошел в комнату. Стараясь поменьше соприкасаться с липкой шевелящейся массой, пополз. Ступая по чему-то мягкому, шарахающемуся из-под брюха, слушая отвратительные ругательства, он добрался до окна, встал, плеснул на занавески остатками драгоценной жидкости и поднял руку с зажигалкой. Был ясно виден его сгорбленный силуэт.
– Я облил квартиру бензином, – сказал человек отчетливо. Тут же наступила тишина. – Если не верите, проверьте. Только что облил занавеску. В руке у меня зажигалка, и сейчас я подожгу вас, ребята.
Через секунду кто-то пискнул:
– Точно! Бензином воняет…
– Во, псих! – кто-то выдохнул.
И тогда комната взорвалась воплями.
Чтобы в квартире никого не осталось, понадобилась еще секунда. Возможно, чуть больше. Массовка удирала шикарно, побросав одежду, забыв про партнеров, разыграла перед узкой дверью безобразную сцену и разбежалась, даже не поблагодарив хозяина – первыми, разумеется, мужчины, за ними остальные. Какое-то время лестница содрогалась от беспорядочного топанья. И все стихло.
Несколько мгновений Холеный мучался вопросом: где он должен находиться? В квартире? На лестнице? Остаться в квартире – значит умереть. Выйти на лестницу – продлить страдания. «Я должен страдать», – понял Холеный, испытав облегчение. Он побрел к выходу, прощаясь с грудой мебели в комнате, с загаженными обоями, разбросанными дисками, журналами, фотографиями. И почти уже совершил задуманное, но тревожная мысль остановила его. «Не так, – подумал он, поморщившись. – Неправильно я делаю».
Человек вернулся в комнату, нашел витую декоративную свечу и, бережно держа ее, вышел на лестничную площадку.
Люмпа не было, словно и не лежал он здесь, словно не покидал это убежище. Очевидно, две девочки- подружки сжалились над ним, взяли с собой, убегаючи. Холеный бросил в квартиру оставшуюся бутылку с бензином – она лопнула, коротко всхлипнув. Зажег сухой фитилек. А затем, дрожа от возбуждения, воспользовался маленьким уютным пламенем, чтобы превратить свой дом в пылающий факел.
Скатившись по лестнице, стрелой пронзив дворик, человек заколотил в окна первых этажей:
– Пожар! – простонал он. – Пожалуйста, скорей звоните по ноль-один!
В окнах замелькали встревоженные лица…
Исполнив долг, он остался во дворике – не удавалось ему вырваться из этого крошечного замкнутого мирка! Он вошел в чужой подъезд, располагавшийся с противоположной от скверика стороны, и поднялся на последний этаж, избегая смотреть на устрашающие багровые всполохи, отблески которых проникали сюда сквозь окна лестничной клетки.
Это место удивительным образом походило на его собственную лестницу. Здесь было точно так же холодно и тоскливо, отличались только номера квартир. Человек сел на ступеньку, и лишь тогда позволил себе отдаться безнадежности, преданно ходившей вместе с ним весь день, полюбившей его в тот самый миг, когда исчезла дверь Кельи. Он привычно заплакал. Его лестница навсегда осталась по ту сторону дворика.
Трудно понять этого человека.
Он не видел хаоса, не видел паники, что сотрясали дом напротив. Не стал наблюдать и за работой пожарной команды. Он спрятал лицо в ладонях и заставил себя думать о том, что же теперь ему делать, но ничего возвышенно-светлого в голову не приходило, сохранились только вялые, мелкие, суетные мысли, и он тихо завыл – не удержал в груди черного отчаяния. Ему было невыносимо страшно. Он осознал, что готов на все.
На что?
На все!!!
«Елки-палки, чего я психую? – произнес он вслух, жестоко кусая губы. – Чего я добиваюсь, в самом деле! Что мне надо?»
Мне надо домой, вдруг понял человек. Домой, в Келью. Пора возвращаться.
Он осмысленно огляделся по сторонам. Последний этаж, чужие равнодушные стены. Впрочем, стены всюду одинаковы. Совершенно безумная надежда спасла погибающий рассудок. Человек подумал: «Какую из стен выбрать?», и после недолгих колебаний решил – ту, что выходит на улицу. Он поднялся. Надо просто хорошо попросить, – подумал человек, и, ощущая глупую неловкость, опустился на колени – медленно, неумело. В его исполнении это выглядело очень забавно…
На лестнице было пусто – почти как ТАМ. Над головой помаргивала тусклая лампочка – похоже на ТОТ свет. Как просить? – он растерялся. Как?.. Как умеешь, по-другому не получится. И он начал говорить, сбиваясь, лихорадочно подыскивая слова, не думая о том, что его может услышать посторонний, боясь лишь одного – что не услышит Она. Человек говорил вслух, его негромкий голос тыкался в углы, полз по ступеням, то замирая, то оживляясь на длинных фразах, а когда связность речи ускользала, человек наклонялся вперед и прикасался сухими губами к штукатурке. Вероятно, так молился бы верующий в храме. Но во что верил он – сжегший имя, сжегший свой дом?
Он пожаловался, всхлипывая, что не мог никого убеждать, поскольку терялся, не знал, что сказать и как сказать. Внутри его переполняли нужные чувства, он готов поклясться в этом! Кроме того, не встретил он заблудших – только мерзавцев, только отвратительных червяков он встретил: не повезло ему.
Человек покаялся, что бросил друга. Но ведь он сделал все возможное, чтобы вытащить Люмпа, не правда ли? Видевший это не посмеет осудить!
Он с горечью описал, как плохо ему здесь и как хорошо было там, и как он соскучился по пламени свечи, и как жаждет вновь прикоснуться к Книге.
Он признался, что любит Келью.
И еще о многом другом человек поведал лестнице, стоя перед стеной на коленях, но все это не имеет ни малейшего значения, потому что никто ему так и не ответил.
Человек провел ночь чуть выше – на загаженном голубями чердаке. Он почти не спал, хотя ни о чем особенном больше не думал, и даже не плакал – слезы иссякли. Покончить с собой так и не решился. Под утро сознание его прояснилось, и он стал прикидывать, как организовать дальнейшее существование в этом ненужном ему мире, а когда встающее солнце начало робко заглядывать в чердачное окошко, он злобно сказал себе: «Что тут рассуждать? Найти пожрать чего-нибудь для начала!»
